Наталья Фуртаева - Однажды где-то…

С врагом разговор короткий — бей первым! а своих как бить? Вдруг друзья? Ох, нелегко все это. А каково Стояну — командиру? И нет рядом ни Наны, ни Таты. А значит, и подсказать некому.

Вот я в таком дозоре, в своем тылу, был за два дня конного пути от заставы. Туда и обратно меня по озеру сам Водяной доставляет за пару часов. Сутки или двое сижу на высокой сосне в тайном гнезде, наблюдаю за дорогой на за ставу. Оттуда видно далеко, там лес редкий, а другого пути все равно нет. Потом меня сменяет другой дозорный, так вот и караулим. Своих, выходит, опасаемся. Дожили.

Так вот я в таком дозоре, значит, был. Все спокойно прошло. И уже домой я собрался, смена мне вот-вот подойдет, как вдруг слышу — сорока застрекотала. Ого! А я не видел никого, кто бы по дороге передвигался! Стало быть, идет один или двое, идет — крадется. Я с сосны соскользнул — и туда, где сорока застрекотала. Молодец птичка, помогла мне.

Скоро я лазутчика выследил. Не ему со мной тягаться. Крадется по лесу парнишка, росточком маленький, сам тощенький. Одежонка на нем поистрепанная, в дыры изодранная да из ношенная. Волосы отросли до плеч, весь чумазый, одни глазищи синие на лице остались. Ох, не лазутчик это, сам от людей скрывается. Вышел я ему навстречу, а он со страху по-заячьи сиганул в кусты, но не со мной, говорю, ему тягаться.

Поймал я его, руку за спину загнул — не вырвется, и говорю:

— Ты чего так испугался? Я тебя не съем и врагу не отдам. Сам здесь в дозоре сижу. Так что ты не бойся меня, но и уйти я тебе тоже не дам.

Мальчишка вроде попритих. Сопит, глазницами на меня сверкает, но не вырывается больше. А худющий-то! Одни косточки под рубашонкой. Я ему снова говорю:

— Ну успокоился? А то мне несподручно тебя в охапке-то держать. Скоро смена моя придет, пора на заставу двигаться. Пойдешь со мной или вести тебя?

— Пойду, — говорит. — А ты с заставы Стояна?

— Стояна. А тебе на что Стоян?

— Ему и скажу. Отпусти, не убегу. Мне к Стояну надо.

Чую, не врет. Отпустил. Стоит, руку потирает. Возрастом помоложе меня будет. Ростом почти с меня. Но уж больно тощий да слабый, никаких тебе мускулов.

— Есть хочешь? — спрашиваю. А сам вижу, что можно было и не спрашивать. Достал последний свой хлеб, домой же скоро, подал ему. А он вцепился зубами так, что сразу скажешь — давно уж голодает. Но в момент себя в руки взял. Откусывать стал степенно, чинно. Ишь ты, гордый. Ладно, на заставе раз беремся.

Скоро мне смена прибыла, поговорили немного, новостями обменялись. Сменщика Лисом звали, уж больно нос остренький и глаза раскосые, как у лисицы. Зато по лесу ходил, как и я — неслышно. И на глаз острый. Вот Лис пошел место в гнезде занимать, а я пленника к озеру повел. А сам думаю, как он на наш способ передвижения реагировать станет? Мы на утлой лодчонке передвигались. Водяной ее вместо водяного коня по озеру так пер, что только брызги в разные стороны. Поначалу нам самим страшновато было, а потом ничего, даже понравилось. А Водяной от этого такое удовольствие получал! Частенько с ним вместе русалочки приплывали. И тогда мы вообще гонки устраивали.

За что бы я ни взялся, сразу сестрицу свою дарованную вспоминаю. Да разве я один! Вот и озерных жителей взять! Спасибо Татке, что сумела нас свести. Столько лет бок о бок жили, знали друг о друге, а подружиться — никому бы и в голову не пришло! А домовой Яська, а Леший! Пресветлые боги! Я уж о кикиморах не говорю… Как же я по ней тоскую! И не только я. Часто ее все поминают, и ее, и Рыся. Рыся ведь тоже на заставе любили. Эх, да что там говорить…

Сели мы с моим пленником в лодчонку, он смотрит с опаской и удивлением — куда это мы собрались на такой посудине плыть? А тут Водяной вынырнул, глазами своими хитрющими повел, поздоровался чинно и говорит:

— Дошла наконеш-то? Долгонько добиралашя княжна Талинка. Ну да теперь ты у дружей!

Тут мы оба глаза вытаращили. Как?! Какая княжна?! А он, вернее, она побледнела даже. Если бы не на озере были, точно бежать бы ломанулась.

— Да не бойшя ты, говорю, у дружей ты. Верешку да Штояну можно вшю правду шкажать. А тебе, дружок, привет от шештриши.

— Вернулась она?! Так едем же скорей!

— Нет, не вернулашь. А только-только вщера на берег Древней штраны вышадилашь. Но это большой шекрет, только Штояну можно шкажать. А княжны ты не бойшя, ей тоже можно жнать.

— Дедушка, да откуда тебе это известно? Не молчи, скажи, ты же знаешь, что для меня Татка!

— У наш — Водяных — швои шпошобы ужнавать. А только верно тебе говорю. Молодешь твоя Татка. Она на море штолько акуленышей побила, што вшя правильная нелюдь ее добрым шловом поминать будет ешшо много лет!

— Акуленышей?

— Ну да! Это такие корявни моршкие. Такая гадошь, шкажу я вам!

— А про меня ты как узнал? Меня даже при батюшкином дворе не узнавали.

— А кто тебя шюда направил? Эх, ты! Даже не жнала, што твоя нянька штарая ш нелюдью дружбу водит! А кто тебе помогал в лешу от волколаков прятатьшя? Дорогу не потерять? Реки переплывать? А?

— Так вот, значит, как… А я-то думала все, что меня матушкино благословение хранит!

— И оно тоже… Ну да ладно. Поехали домой. Пора и Штояна порадовать! Эх, щас прокащу!

И прокатил! Домчал до заставы мигом, куда быстрее обычного. Княжна ничего, не визжала с испугу. Только глаза закрыла.

Не знаю, что там Талинка Стояну рассказала, я не слушал чужих разговоров. Но на заставе мы ее так и представили мальчишкой-сиротой по имени Талок. Поселили в пустующем Нанином домике. Яська был рад новому постояльцу, еще больше был рад новостям про Татку. А Стоян так даже сам пошел к Водяному рас спрашивать: что и как? Долго они беседовали. Стоян вернулся грустный. Понятное дело — тревожится за наших путешественников. Да если бы мы знали, что Татка там одна — без Рыся! Вовсе бы покой потеряли!

А с Талинкой мы подружились. Даром что она княжеского рода, а я простой безродный парень. Она сиротства-то сполна хлебнула, особенно когда ее отец новую жену в дом привел. Она не любила про это рассказывать. Зато про своего младшего брата все уши мне прожужжала. Старшие-то братья ей только по отцу родные, мать у них другая была. Талинку с братом Забавичем они люто невзлюбили, как не любили и их матушку. Натерпелись же они с братом от них! Разве ж то по-людски?

А уж как мачеха в доме объявилась да батюшка занедужил, пришлось им до того лихо, что Забавича его наставник, дядька Многомудр, в деревню к дальним родственникам увез, а потом и вовсе неизвестно куда. А Талинке старая нянюшка волосы отрезала, одела в нищенские лохмотья, сажей лицо вымазала и при кухне держала как мальчишку на побегушках. А как захворала нянюшка, то сказала Талинке идти на заставу к Стояну. Стоян был другом ее погибшего сына. Стояну она верила. Говорила, что если кто и не побоится Талинке приют дать, так это Стоян. Дорогу рассказала, [денег дала. Да еще, вишь ты, и нелюди наказала Талинку в дороге беречь.