Федор Чешко - Ржавое зарево

На свалявшемся волчьем меху лежал меч. Тот самый меч, сработанный в дальней скандийской земле, из-за которого родовичи и прозвали Кудеслава Мечником. Тот самый меч, который бессчетное количество раз спасал жизнь своему владельцу, который для владельца своего значил несоизмеримо больше, чем просто ценное редкостное оружие. Меч, который Кудеслав несколько дней назад по Векшиной вине не сберег, потерял, утопил на речной быстрине — а вместе с ним потерял и изрядную часть души.

И вот…

Друг… нет, больше, чем друг, гибнет у тебя на глазах. И вот ты возвращаешься в почти покинутое тобою жилище, а там — он. Живой, целехонький, улыбающийся тебе радостно да тепло…

— Откуда?.. — только и сумел прохрипеть ошалелый Кудеслав.

— Оттуда! — Велимир скривился, неловко присел на ложе.

Кудеслав медленно шагнул — только не вперед, к мечу, а в сторону. Привалился к стене, заложил руки за спину — будто опасался с их стороны какого-нибудь своеволия. Лишь после этого спросил — внятно, раздельно, без следа прежнего волнения в голосе:

— Это, что ли, ты сам его добыл? Или кто из твоих?

Лисовин скривился пуще прежнего и заскреб ногтями подбородок, лохматя тщательно расчесанную умытую бороду.

— Надо оно тебе? — вздохнул он наконец. — Добыли — и ладно. Ты, вместо чтоб доискиваться кто да как, лучше бы поблагодарствовал человеку за радение о твоей беде!

— Кому ж благодарствовать-то, ежели ты человека этого назвать не хочешь? — невесело усмехнулся Мечник.

Он уже догадывался, что за доброхот такой решил облагодетельствовать его возвратом оружия. И почему никак не удается принудить себя не то что коснуться, а даже подойти ближе ко вновь обретенной частице своей души — об этом он тоже начал догадываться.

— Да не хотел он… — в конце концов промямлил названый Кудеславов родитель, продолжая измываться над своей бородой. — Не хотел, чтоб ты знал… Сказал: «Подумает… это ты, значит, подумаешь… будто я перед ним хвостом метеляю». Знать бы тебе, как вы оба мне надоели! То он норов тешил, теперь ты кобенишься… А я меж вами гляжусь дурень дурнем! У вас, вишь, норов, а я изворачивайся да бреши…

— Ну, я-то не стану просить тебя о вранье, — выговорил Мечник все с той же усталой улыбкой.

— Еще бы и ты!.. — вскинулся Велимир.

— Будь милостив, — Кудеслав пропустил Лисовиново возмущение мимо ушей, — будь милостив, оставь меч у себя. По нынешним здешним делам, глядишь, и пригодится… А ежели духи-охранители все-таки не позволят случиться этакой надобности, то выторгуй за него побольше. Ты ведь знаешь: цену ему и нынче-то сложить трудно, а в наших краях ей — цене то есть — расти да расти.

— Ах все-таки в НАШИХ краях? — негромко спросил Лисовин.

И снова Мечник будто бы не расслышал слов названого родителя:

— Белоконю же, коль сочтешь надобным что-либо объяснить, скажи (только не прежде моего отъезда): Кудеслав-де каверзу твою распознал с единого взгляда и даже пальцем к мечу не притронулся. Понял?

— Пускай меня Черный Перун сей же миг молоньями пришибет, ежели я хоть что-то сумел понять! — мрачно сказал Велимир.

Кудеслав и сам не шибко-то многое понимал. К примеру, ему так и не удалось понять, что именно он почувствовал, глянув на меч. Он почувствовал НЕЧТО, и этого хватило. Возможно, Мечник унаследовал дар отца-облакогонителя не в достаточной мере, чтобы самому творить ведовство, однако же распознавать чужие заклятия, да еще столь могучие, — в этом своем уменьи Кудеслав был твердо уверен. И еще он знал: через вещь можно подвести ее хозяина под порчу. А можно и под чужую волю. И чем вещь для хозяина любимее да желанней, тем крепче выйдет насланное через нее.

Хотя во второй раз терять оружие, без которого осознаешь себя не вполне собою, оказалось еще тяжелей, чем впервые. Вот ведь навалилось: меч, Белоконь, названый родитель, которого только-только научился ценить и уважать по его истинному достоинству… И все за несколько дней. Одна Векша отныне осталась у Кудеслава, которого больше нет причины звать Мечником.

Видать было, что и Велимиру муторно. Может, вдруг пришла на память ему давняя-давняя досада, укусившая сердце при виде входящего в избу братова сына, который все-таки решил воротиться из странствий по дальним чужим краям. Подумалось тогда: снова теперь будет путаться под ногами этот… не свой, не чужой… ни Навьим жертва, ни лешему метла… А он, воротившийся-то, какие подарки привез!.. С теми, тогдашними, только и может сравниться ценою нынешний его же подарок — меч. И снова Кудеславова щедрость — ответ на Велимирову неправедную досаду…

— Ты где рожу подрал? — от чувства неловкости вопрос получился куда грубее, чем хотелось бы Лисовину. — Не знай я, что волки об эту пору перед человеком робеют, решил бы, будто по твоей левой скуле именно волчья лапа прошлась.

Мечник, вздрогнув, непроизвольно прикрыл ладонью подсыхающие царапины.

— Ладно, мне, наверное, ехать пора, — глухо выговорил он. — Я только пожитки кой-какие свои соберу, а?

Лисовин встал и вышел, плотно задернув за собой полог. Уже оттуда, из-за полога, сказал:

— В сенях лук и два десятка стрел приготовлены — возьмешь.

Долго возиться Кудеслав не стал. Избегая коснуться меча, он сдвинул ложе, ножом расковырял утоптанный земляной пол и достал из открывшейся похоронки увесистую цепь, солнечно взблеснувшую в тусклом свете крохотного, уже растворенного на день оконца.

Чуть подумав, Мечник с тяжким вздохом обернул концы цепи вокруг кулаков, поднатужился, и та с неожиданной для довольно-таки толстых (однако же просто гнутых, непаяных) звеньев-колец распалась на два неравных обрывка. Меньший из них Кудеслав положил рядом с даренным Лисовину оружием, другой спрятал за пазуху.

Больше он ничего не взял — только горсть пепла из родительского очага всыпал в заранее надетую на шею лядунку, да еще прихватил в сенях оставленный Велимиром лук с тяжелыми зверобойными стрелами.

Когда Мечник, сотворив прощальную жертву духу отца, прочим Навьим да Вострухе-домовику, выбрался во двор, Лисовин подтягивал у хранильниковой кобылы подпругу. Услыхав за спиною шаги Кудеслава, он отпихнул лошадь и двинулся навстречу названому сыну, еще издали протягивая на раскрытой ладони привядшее (видать, с вечера запасенное) желтое соцветье купавницы — по поверью, этот водолюбивый цветок оберегает подорожних и странствующих.

Пока Кудеслав торопливо упрятывал теряющее лепестки соцветие все в ту же лядунку, Велимир негромко сказал:

— Надумаешь воротиться — знай: хворого, немощного, увечного — любого приму.

Торопясь скрыть наворачивающиеся слезы, Мечник поклонился своему стрыю и названому отцу. Глубоко поклонился. В землю.