Стивен Дональдсон - Обладатель Белого Золота

— Я отпускаю тебя, Неверящий, — сказал тогда Морэм. — Ты отворачиваешься от нас ради спасения жительницы твоего мира, но это не освободит тебя от воспоминаний. А потому, даже если нас поглотит тьма, красота Земли все же сохранится, ибо ты будешь помнить ее всегда. А сейчас — ступай с миром.

— Мне многое следовало понять, — продолжал Ковенант, обращаясь к холодным звездам. — Я не должен был отказывать Морскому Мечтателю в кааморе. И должен был найти какой-то способ спасти Хэмако. Забыть о риске и найти. Отпуская меня, Морэм в свое время пошел на страшный риск. Но судьба всего, что заслуживает спасения, не должна зависеть от такого рода решений…

Ковенант не винил себя — он всего-навсего стремился отогнать кошмары. Но он был не более чем человеком, смертельно усталым, и, лишь кутаясь в одеяло, мог сохранить хоть какое-то тепло. В конце концов, сны вернулись.

Видение приносящего себя в жертву Хэмако преследовало Ковенанта до самого восхода солнца. А открыв глаза, он неожиданно обнаружил, что плотно завернут в одеяла и лежит вовсе не на санях, а прямо на утоптанном снегу. Все его спутники находились поблизости, хотя бодрствовали лишь Кайл, Красавчик, Вейн и Финдейл. Красавчик ворошил уголья в маленьком костре и смотрел на пляшущие язычки пламени так, словно сердце его находилось где-то в другом месте.

Прямо перед ними высилась отвесная каменная стена высотой не менее двух сотен футов. Лучи восходящего солнца окрашивали камень в тревожащий красный цвет, словно напоминая о том, что за нею властвует Солнечный Яд.

Пока Ковенант спал, отряд добрался до подножия Землепровала. Все еще осоловелый от действия «глотка алмазов», он выбрался из одеял, прижимая онемевшую от боли перебинтованную руку к шраму на груди. Красавчик бросил на него рассеянный взгляд и вновь повернулся к костру. Впервые за много дней после долгого пребывания на открытом воздухе лицо Великана не было покрыто ледяной коркой. Хотя изо рта Ковенанта по-прежнему вырывались клубы пара, мороз показался ему вполне терпимым — видимо, в сравнении с тем, что ждало его впереди. Тепла маленького костра было явно недостаточно, чтобы обрести успокоение. Ковенант, наполовину остававшийся во власти воспоминаний и сновидений, смотрел на своих спутников, но угрюмое молчание Красавчика сулило не больше спокойствия, чем суровая невозмутимость Кайла.

Харучаи могли испытывать скорбь, восхищение или презрение, однако Кайл все свои чувства держал в себе. Да и Вейн с Финдейлом — каждый по-своему — отрицали покой самим своим существованием. Создатели Вейна почта поголовно истребили вейнхимов, а желтые глаза Финдейла переполняла боль из-за знания, поделиться которым он отказывался.

А ведь он мог рассказать ришу Хэмако о кроеле. Скорее всего, это не повлияло бы на судьбу Ковенанта или Хэмако. Но многие жизни можно было бы спасти.

Однако, взглянув на элохима, Ковенант отказался от намерения потребовать объяснений, ибо понял: Финдейл делал и будет делать все, что способствует усугублению вины Ковенанта. Дабы груз этой вины вынудил его уступить кольцо.

Потому он не нуждался в объяснениях — во всяком случае, пока. Что ему требовалось, так это четкое осознание сути происходящего.

Неужто она так сильна? Вот, пожалуй, единственный вопрос, который он задал бы сейчас Обреченному.

Впрочем, Ковенант и на сей раз знал ответ. Она еще не была столь сильна, но возможности ее возрастали с каждым днем, словно сила принадлежала ей по праву рождения, сдерживало ее лишь мучительное внутреннее противоречие. Линден попала в ловушку, оказавшись между двумя кошмарами — ужасом содеянного с нею отцом и не меньшим ужасом содеянного ею с матерью. Между ненавистью к смерти и тяготением к ней. Но она имела больше прав на обладание дикой магией. Ибо умела видеть.

Тем временем зашевелились и остальные. Первая привстала, непроизвольно сжимая рукоять меча: ей грезилась битва. В глазах неловко поднявшегося на ноги Хоннинскрю появилось что-то странное, словно он, подобно Хэмако, познал нечто, не веселящее, но, тем не менее, придающее сил.

Сотканный-Из-Тумана по-прежнему все еще казался несколько подавленным и смущенным. Хотя последняя схватка с аргулехами дала ему некоторую возможность хотя бы частично восстановить самоуважение.

Линден, проснувшись, выглядела так, словно половину ночи она проливала слезы.

Душа Ковенанта рвалась к ней, но сказать об этом он не решался — попросту не знал как. В предыдущий вечер она пестовала его больную руку с рвением, какое вполне можно было принять за любовь. Но рьяность его самоотречения отдалила их друг от друга. И он не мог забыть о том, что у нее больше прав на кольцо. Равно как и о том, что его неискренность неизменно извращала все, что он делал или хотел сделать.

Но и уступить Ковенант не мог. Ночные кошмары настойчиво убеждали его в необходимости обретения огня. Того огня, которого он так страшился.

Сотканный-Из-Тумана занимался приготовлением завтрака, когда его хлопоты неожиданно прервал Красавчик. Одно то, как изуродованный Великан поднялся на ноги, привлекло внимание товарищей — в его позе было что-то особенное, да и глаза в лучах восходящего солнца поблескивали влагой. А затем он хрипло затянул песню на незатейливый великанский мотив. Его протяжный голос эхом отдавался от отвесной стены Землепровала, создавая впечатление, что поет он не только для себя, но и для всех своих спутников.

Когда Великан умолк, Первая крепко сжала его в объятиях. Впервые за долгое время Сотканный-Из-Тумана выглядел умиротворенным. Линден бросила взгляд на Ковенанта и, силясь скрыть дрожь, закусила губу. Но глаза Хоннинскрю оставались скрытыми под бровями, а на щеках его выступили желваки — словно «прощай» было отнюдь не единственным словом, произнести которое он не мог.

Ковенант понимал его. Трос-Морской Мечтатель пожертвовал своей жизнью так же отважно, как и Хэмако, но его гибель не была оправдана победой. И он не обрел кааморы, дабы упокоиться с миром.