Ольга Ксенофонтова - Иноходец

Эрфан сжимал ладонь, огромное оплывшее тело Дана жутко дергалось. Пальцы сжимались, сжимались… Джерри сунул себе в рот край рубахи, чтобы не заорать, когда длинные тонкие музыкальные пальцы Иноходца свелись в кулак одним движением, и голова Дана упала на землю отдельно от туловища. Кровь зашипела в огне, кровь испачкала, наверное, и небо и землю, и всю степь — декорацию к этой короткой пьесе. Несколько секунд. Никакого сопротивления.

Джерри лежал с подветренной стороны, но запах крови от плюхнувшегося рядом Эрфана невозможно было не ощутить.

— Ты удовлетворен? Есть еще кто-то, кому ты хотел бы отомстить?

— Все… — прошептал парень. — Благодарю, Иноходец.

— Какой вежливый. Пойдем. У нас мало времени, юный висельник, очень мало.

Но сын Шеннона смотрел вперед. Туда, где Вики впрягала в повозку лошадь, туда, где белая, точно полотно, Бэт всматривалась в ночную степь.

— Джерри! — громко сказала она.

Цыганка сильно вздрогнула, испуг передался лошади, и та заартачилась, попятилась задом.

— Джерри, ты здесь? Мальчик мой… Джерри.

Точно слепая, выставив вперед руку, а второй опираясь на палку, Бэт двинулась к зарослям. Бледное лицо со следами побоев, светлые глаза, полные слез, надвигались на того, кто лежал в высокой траве и кусал руку, принуждая себя молчать, молчать.

Звон браслетов рассеял наваждение. Смуглые руки Вики, которая справилась с конем, обняли сзади Бэт за дрожащие плечи.

— Успокойся, — прошептала цыганка. — Там никого нет. Забудь все, что видела, дорогая, пожалуйста, поедем.

— Джерри, — застонала та, — маленький мой…

— Ему хорошо сейчас, Бэт. Ему не больно. Светло и радостно. Пойдем, Бэт. Оставь в покое его душу, не зови.

— Джерри пропал, Вики. Мальчик сбежал посмотреть львов. Что я скажу Шеннону, когда он вернется?

— Пойдем, Бэт, — повторяла цыганка, судя по голосу кусая губы. — О, дорогая, тебе нужно отдохнуть.

Бэт позволила увести себя в повозку, но в тишине все еще слышны были горькие полувсхлипы-полустоны.

— Неаккуратно вышло, — мотнул головой Эрфан. — Что ж ты не сказал, чтобы не при ней. Кто она тебе — мать?

— Да, — сказал парень и посмотрел Эрфа-ну прямо в серый туман прищуренных глаз. — Да.

— Врешь. Но правильно врешь. Уместно. Кажется, на обратном пути обессилевший Джерри споткнулся.

Эрфан по возвращении в дом выглядел очень живым и даже румяным.

— Все! — хлопнул он в ладоши. — С приятными подарками закончили. Начинаем трудовые будни. И первым делом приказываю тебе вымыться. Четыре несчастных животных денно и нощно трудятся там во дворе на подаче воды из колодца, а кухня эту радость греет в котлах, так что мыться и чиститься ты будешь раза по три в день.

— Чего? — прошептал Джерри, почти не слыша благодетеля. — Зачем?

— Пахнет от тебя, ей-боже. Или что, муха — лучший глашатай? Такая ваша актерская примета?

— Не… знаю, — Джерри присел. — Я не…

— О-о, — пропел Эрфан и больно потянул его за подбородок. — Вот так ученичка я приобрел. Встать, скотина!!!!

Джерри вскочил, очнувшись, глядя испуганно. В памяти резво ожила картина отделения головы Дана от тела.

— В подвал к ванной бегом!!! Потом ко мне, в библиотеку, еще быстрее! Понял? Не слышу!

— Да.

— Да, хозяин. Ну, так отчего я до сих пор наблюдаю тебя так близко?

— А где подвал?

— Подвал — внизу. Еще один вопрос… Эрфан смотрел вслед бегущему парню и смеялся. Истерично и долго. Очень похоже на плач.

Этот смех, этот взгляд.

Гибкий, как плеть, силуэт.

Человек-клеймо. Оттиск его личности до сих пор где-то внутри, и ничем не вытравишь. Добро или зло? Свет или тьму принес мне Эрфан? Одарил или обокрал?

Но ответа не было. Жгучее, смешанное ощущение.

«Учитель!» — тихонько, мысленно позвал Джерард. Вышло неловко, непривычно. А как же тогда? Хозяин?

Спасший от смерти владеет спасенной жизнью. Исполнивший желание властен над судьбой желавшего. Правильно или неправильно, но Джерард уже понял: обучающий и обучаемый сошлись не по своей воле, а по предопределению. За них выбрало нечто под названием Межмирье.

— Где ты витаешь, кузнец? В мечтах об очередном оборотне? — спросил Пралотта, оторвавшись от недочитанной книги.

— Он не был оборотнем, — в сотый раз повторил Джерард, переключаясь на волну настоящего, — просто большой волк.

Пралотта усмехнулся.

— Послушай, Джеральд…

— Джерард.

— Почему ты все время спишь?

— Сплю?

— Ты чем-то болен?

Он посмотрел Пралотте в глаза — угадывал.

— Я не сумасшедший, — ответил и понял, что угадал.

А это очень просто, уважаемый господин.

Неуважаемый, нет.

Ничуточки.

Джерри всегда помнил — семь лет.

Первые семь месяцев породили в нем мысли, что лучше было повиснуть на графской веревке.

Для начала выучить пришлось не так уж и много.

Он понял, что сила в мышцах — это не все. Это почти ничего. Есть прямые удары, после которых вскакиваешь лишь с большей яростью, и есть скользящие прикосновения, после которых отлеживаешься часами, а поднимаешься, будто тридцать лет не двигавшийся паралитик. А если противник наслаждается твоим бессилием и неумением, то все это вдвойне, втройне тяжелее.

Он понял, что большой дом — тюрьма с уставом и хорошим содержанием, но без надежды на освобождение.

Он понял, что его обучает безумец. Это было одним из самых важных открытий.

На Эрфана иногда «накатывало». Редко, раз в месяц, и того реже. Джерри замечал порой в глазах Иноходца этакую грозовую тень, а потом — р-раз! — и глаза впрямь темнели, как два лиловых лепестка, и учитель начинал вести себя абсолютно неадекватно. Опасность представляло то, что приступы начинались очень резко. Однажды посреди содержательного разговора о достоинствах различного вида карт, Эрфан замешкался, дергая замочек на книге. Парень почтительно ждал продолжения лекции. И тут Эрфан схватил со стола нож, «с мясом» срезал замок на фолианте, а книга — бесценная книга, заверенная летописцем, полетела в камин.

— Не слушаться меня нельзя!! — пояснил Эрфан с нежной улыбкой, как ни в чем не бывало, после вспышки дикой ярости, и начал рассказ со слова, на котором остановился.

Ножу тоже досталось за маленькую царапину на пальце. Вон до сих пор торчит по рукоять в дверном косяке.

— Не смей его вынимать, он наказан. Джерри после этого уже не интересовали никакие карты.

Но вымещение зла на вещах, будто на живых существах, являлось самым безобидным из того, что творил Эрфан во время своих приступов. К концу года ученик с затаенным страхом отметил, что поступки становятся намалую толику, но изощреннее, и жестокость возрастает. Когда во время обычных занятий по выездке, или учебного поединка радужки Эрфана начинали отливать фиолетовым — стоило сразу пытаться слинять. Иначе Эрфан мог нахлестнуть под Джерри и без того нервного жеребца, мог подрубить на ходу подпругу и смеяться над упавшим, а если уж это была схватка — мог покалечить. Сын задиры Шеннона, увы, тоже не смог сберечь от природы прямую линию переносицы. А после перелома обеих рук у Джерри Эрфан ненадолго, но присмирел. Оскорбления действием стали на время практически невозможны, зато в словах учитель был мастер! Джерри составил общее мнение о себе, как о неотесанном и не поддающемся воспитанию, неопрятном дебиле, вследствие неумелого акушерства и падений головой из мамы на мостовую потерявшего связь с человеческим миром, трусливом, ленивом, неловком и вызывающем раздражение непослушном сопляке. В душе, конечно, Джерри возражал, но высказывать вслух, особенно когда у Эрфана в руках любимое оружие — удавка из черного конского волоса… Хотя выучить, что Иноходцу абсолютно не требуются никакие посторонние предметы, дабы одержать победу в поединке, мог любой дебил. В минуты заслуженного, но короткого отдыха Джерри задавался логичным вопросом — кто же учил самого Эрфана?