Валентин Маслюков - Клад

Озираясь колючим взглядом, она выхватывала смеющиеся, в складке сбежавшихся морщин глаза, закушенные улыбчивые губы. Все эти люди смотрели бы на нее иначе – о, совсем иначе! – если бы только она сумела повелительным манием руки обратить девчонку в сверкающую груду золота. Кто бы осмелился тогда ухмыльнуться?

– Рехнулась Колча! – заявила толстая Улита, оглядывая слушателей веселыми наглыми глазами. С особенным смаком она задерживалась на обтерханном, но пестро одетом ратнике, на бедре которого низко обвис меч, а за плечами болтался на лямках барабан. Внимание Улиты остановили толстые, выпукло обрисованные икры ног; ноги, по-видимому, произвели на нее самое благоприятное впечатление. Во всяком случае, далее Улита обращалась, главным образом, к ратнику, имея в виду еще и то, что человек требовал особой опеки, – не ведомый никому из местных, он, может статься, ощущал себя не совсем уютно среди чужих людей. Она пояснила: – Колча я тебе скажу – о-о! – Ратник понимающе кивнул. – Видишь ли, вообразила себе, что малютка, вот девочка, потерченок. Потерчата, это, знаешь, детеныши, их подкидывают людям бесы. И что надо потерченка расколдовать. Он рассыплется грудой монеты новой чеканки, как делают в преисподней.

Ратник нисколько не сомневался, что в преисподней выделывают монеты самого лучшего качества.

Рыбацкая и базарная братия потешалась.

Нет, Колча не смеялась вместе с ними.

Не смеялись Поплева и Тучка. Братья онемели, не в силах охватить разумом сказанное. Лицо Колчи, испачканное на подбородке влажным песком, задергалось. В груди ее родился вопль, а костлявые кулачки стиснулись – сначала она зарычала обломками слов, чистой ненавистью, потом, так и не поднявшись с земли, разразилась отрывистой бранью – согнала она с лиц глумливые усмешки. И вот уже, обретя слова во всей их исступленной силе, крикнула:

– Этим золотом, подлые души, еще подавитесь. Сделаю я змееныша грудой червонцев!

И вот тут только, словно очнувшись, Поплева с Тучкой подхватили девочку и бегом под зловещее карканье Колчи бросились к лодке с намерением, все побросав, отчалить.

Несколько дней братья не показывали на берег и носа, оправдывая свое затворничество настоятельными домашними работами. Но и работа не спасала, они слонялись из угла в угол, вздыхали, и как-то совсем необыкновенно с тоскливой и страстной лаской поглаживали Золотинку.

Прежнее безмятежное счастье было утеряно безвозвратно. Ведь счастье это было видно только при взгляде назад, на прошлое, его никак нельзя было повторить – нельзя было вернуться в спасительное неведение.

И, стало быть, ничего не оставалось, как продвигаться в другую сторону – к пугающему, несущему неустойчивость знанию. Они пошли по колдунам и колдуньям, в течение нескольких месяцев завершили весь пройденный Колчей круг и остались ни с чем, без определенного мнения, в неразберихе множества новых представлений и понятий, которые будоражили, заставляли трудиться ум. Иные из знающих людей выражали желание посмотреть девочку. Но братья не могли на это решиться: показать Золотинку колдунам. Не сговариваясь между собой, вовсе не затрагивая и не обсуждая этот вопрос, Поплева и Тучка, каждый порознь, утвердились в простом и ясном сознании, что девочку невозможно выдать – никому, никогда, ни при каких обстоятельствах. Потерченок она или нет.

Неопределенность становилась невыносима. А они все говорили и говорили, рассуждали и прекословили – умствовали, остро переживая свое невежество и неспособность добраться до истины.

– Был случай, – толковал Поплева, – один волшебник, его звали Кратохвил…

– Известное имя, – мог вставить и Тучка, который и сам успел кое-чего разузнать и обогатил свою память изрядным запасом бесполезных сведений.

– Я и говорю, известное, – возражал Поплева с раздражительностью, обычно ему не свойственной. Поплева и Тучка на шканцах среди густых зарослей гороха пыхали в две трубки, а Золотинка ползала по палубе и для развлечения конопатила пазы. Воображала, что конопатит, – в хозяйстве братьев и без Золотинкиных усилий нигде ничего не протекало. Так что невинная забава Золотинки – и это не лишним будет отметить – ничем особенным не отличалась от забав и развлечений любого человеческого детеныша, которые исчерпывающим образом описаны известным присловьем: «строгай, строгай, сынку, тата потом топором поправит!» Некоторое время, отставив трубки, братья сосредоточенно наблюдали трудолюбивые усилия малышки… А возвращение к разговору вызвало новое, ожесточенное пыхание. – Так вот, значит, Кратохвил. Известный волшебник. Деньги у него не залеживались. И вот однажды, когда сидел он на мели, разве не голодал, случайно обнаружил где-то завалявшиеся золотые, восемь монет. Он обратил их в кошку.

– Ну, и что?

– Кошка убежала.

Тучка пожал плечами; безмолвно выраженное сомнение сопровождалось осторожным взглядом в сторону Золотинки. Тучка не хотел верить в возможность превращения, а Поплева такого превращения боялся – на этом они и не сходились. А девочка в синей шапочке, из-под которой выбивались золотые кудряшки, мурлыкала и играла словами. Слова ее походили на тающие в воздухе разноцветные лепестки.

– Хорошо, – говорил Поплева, однако хмурый тон его и невыразимо мрачный вид свидетельствовали, что ничего хорошего, в сущности, ожидать не приходится. – Еще пример. Похлеще будет. Один недобрый и неумный колдун, – Поплева поднял палец, желая отметить это важное и многое объясняющее обстоятельство, – случайно узнал про своего шурина, что тот просто-напросто ходячий клад. И никто сердечного не заподозрил, с этим он дожил до почтенного возраста, окруженный всеобщим уважением и любовью. И вот в один прекрасный базарный день при всем честном народе этот дурак вздумал пошутить. И значит, бормочет заклинание.

– Ну и что он там бормотал? Заклинание-то какое?

– В том-то и дело. – Поплева заговорил особенным деревянным голосом, каким повторяют маловразумительные чужие слова: – Имеются только неполные и темные записи в «Хронике двенадцати врат». – С тайным смущением братья переглянулись: никто из них толком не знал, что такое «хроника», они имели сомнения относительно действительного смысла такого выражения, как «двенадцать врат», и, наконец, нимало не подозревали, что составленные вместе, слова эти означали название одной редкой, но знаменитой книги. Цепкая и легкая память губила Поплеву, он изнемогал под тяжестью засевших в голове понятий, о значении которых мог судить только гадательно. Не лучше чувствовал себя и Тучка, он не решился переспросить, и братья, так и не промерив глубины, с величайшей осторожностью миновали «Хронику двенадцати врат». – Так вот, колдун произносит заклинание и шурин на глазах, я тебе говорю, – все так и обалдели – начинает трястись, колеблется… весь перекорежился – и, как прорвало, ухнул наземь горою звенящих грошей, так все и посыпалось. Каково?