Валентин Маслюков - Клад

– Ну?! – прогремел раскатистый, приноровленный к горним просторам голос. – Выходит, это вы тут шумели. И что за обычай шуметь? Вот ведь заснул, кажется, – полдень!

Толпа благоговейно внимала. Поплева, обнаружив, что комкает в руках шляпу и даже просительно прижимает ее к груди, водрузил шляпу на место и сказал с восхитившим Золотинку самообладанием:

– Простите, товарищ. Вероятно, не вовремя. Я здешний волшебник… любитель. Поплева. Так меня назвали родители – Поплева. Это мое имя. Вряд ли оно вам известно… Впрочем, готов заглянуть к вам в любое другое удобное для вас время.

– Что же, и вид на волшебство имеется? – спросил волшебник, несколько поумерив природное громыхание голоса.

– Не имеется, – отвечал Поплева довольно сдержанно. Что было вызвано, может быть, тем, что волшебник по-прежнему стоял на две ступеньки выше и, пользуясь преимуществом, скатывал свои слова, как с горы. – Вида на волшебство не имею. Волшебством не пользую. Похвастаться нечем: познания мои и ограничены и шатки.

– А… – великодушно протянул волшебник. – «Хроника двенадцати врат»?

– Не расстаюсь с этой книгой и сейчас, – с достоинством отвечал Поплева.

– Умная книга! Возвышенная! Питомник разума! – сказал Миха Лунь, отмечая свои утверждения восклицательным указанием пальцам. – Все мы вышли из «Хроники двенадцати врат». Дайте руку, товарищ.

Поплева, как ни был он строг и скромен, вспыхнул от удовольствия. С немым изумлением наблюдала толпа знаменательное рукопожатие – сверху вниз. Однако, Поплева и тут не изменил себе: все еще удерживая широкую ладонь Михи Луня, красный от смущения, он продолжал со всей возможной непреклонностью:

– Только вот, товарищ, какая штука… короче, я удивлен: воскрешение мертвых. Позвольте заметить, наука волхвования не имеет достоверных свидетельств, что воскрешение вообще возможно.

– Наука волхвования, – живо громыхнул с крыльца волшебник Миха Лунь, – отличается от всякой другой тем, что общие ее правила и законы своеобразно, а зачастую непредугаданно – непредугаданно! – преломляются в личности волшебника.

– Бесспорно! – поспешил согласиться Поплева.

– Высокий душой волшебник не запнется там, где нищего духом ожидает крушение. Ибо возвышенный дух и сам по себе великая преобразующая сила!

– Да, конечно, – вставил Поплева, но Миха Лунь не позволил себя перебить.

– Духовными упражнениями воспитать в себе эту преобразующую силу, – наставительно продолжал он, – это и есть задача всякого подлинного мастера…

– Разумеется.

– …А впрочем, товарищ, конечно же, вы правы. Пойдемте, пожалуй, глянем.

Миха Лунь ступил на мостовую, свойски подхватил Поплеву под руку и повел его между расступившимися людьми к мертвому телу. Вдова, подавшись навстречу, заголосила, но Миха остановил ее одним предостерегающим изгибом брови и, подвернув полы халата, опустился на корточки. Опершись о боковину гроба, он склонился над посинелым лицом покойника. Шушуканье вокруг прекратилось, очумело таращили глаза малыши. Сама тишина исполнилась напряжением, способным творить чудо. Казалось, вот-вот под чародейным взглядом волшебника шевельнутся провалившиеся губы, мучительным ознобом всколеблет окоченевшее тело, оно забьется в попытке разогнать заледеневшую кровь, покойник скрипнет зубами, скрючатся высохшие пальцы – и дрогнут веки.

– Совершенно мертв! – молвил Миха Лунь. Толпа перевела дух. – Мертв! – повторил Миха с глубочайшим убеждением и немного погодя начал вставать.

Но и сейчас еще толпа чего-то ждала. Перекрутив сцепленные пясти так, что торчащие порознь пальцы напоминали некое переломанное колючее существо, вдова ждала. Страдающий взор ее, смешение противоречивых чувств, неотступно преследовал волшебника.

– Ничего не скажу вам, уважаемая, ничего! – пророкотал Миха. – Не рассчитывайте, рассчитывать не нужно. Ничего не скажу. Мой здешний товарищ э… Плевака…

– Поплева, – вынужден был подсказать тот.

– Высокочтимый товарищ Поплева утверждает, что воскрешение невозможно. Примите это во внимание. Боюсь, мне пришлось бы совершить чудо, для того чтобы опровергнуть мнение товарища.

– Да-да… Совершите! – быстро сказала вдова. – Я согласна. Совершите это! Все, что нужно! Делайте, что хотите, я согласна.

– Вот так вот. Вот так вот, уважаемая! – глубокомысленно ответствовал Миха Лунь. И столько в этом барственном, неколебимо самоуверенном голосе было значительности, полной какого-то ускользающего смысла, что каждый мог извлечь из нескольких полнозвучных слов волшебника все, что считал уместным. – Пойдемте, товарищ, завтракать. По мне так пора завтракать!

Откровенно обескураженный, Поплева, однако, согласился, чтобы не затягивать лишними разговорами и без того неловкого положения, в которое Миха Лунь поставил всех прихотливым переходом от гроба к завтраку. Поплева позволил себя увлечь, а Золотинка, оставленная без присмотра, метнулась к застывшей в тупом изумлении вдове и с непосредственностью впечатлительного человека схватила ее за руки.

– Простите нас! – быстро сказала Золотинка. – Простите!

Болезненно моргая покрасневшими веками, вдова сопротивлялась; не чая добраться до смысла горячечных Золотинкиных извинений, она освобождалась от чужих рук все яростней и вот уже с гримасой боли толкнула девушку.

Вмешательство Золотинки заставило волшебника остановиться; не ускользнул от его внимания встревоженный взгляд Поплевы:

– Ваша дочь, товарищ?

Отринутая вдовой, Золотинка споткнулась о гроб.

– Подойди сюда, детка, – воскликнул Миха Лунь. Небрежным мановением руки он переменил действо и сделал событием Золотинку – вдова и покойник, все что малую долю часа назад занимало возбужденные умы, вялые синюшные тона, столь дорогие для жаждущих впечатлений душ, все это поблекло перед живыми глазами Золотинки, перед смятением золотых волос и лиловым платьем.

– Прелюбопытнейшая… да, занятно, – откинув голову, отчего казался еще выше и величественнее, сощурившись, бормотал волшебник. Отлогие склоны залысин поблескивали на солнце, по обеим сторонам лысины встали уцелевшие клочья растительности.

– А знаете что, товарищ! – встрепенулся он вдруг и громыхнул с божественным бесстыдством: – Зачем вам это? Зачем вам эта девица? Простите, милейший, за резкость… А? Чисто по-свойски… Зачем вам? – Он поводил ладонью, как бы навевая дух грядущего к волосатым ноздрям своего большого носа. – А ведь гарью пахнет… пожарищами… Простите, товарищ, что-то тут, да… – Зычный голос волшебника упал, нисколько не теряя, однако, звучности низко перекатывающихся тонов, глаза прикрылись и разошлись толстые, любострастные губы. Он поплыл. Ладья воображения качалась без руля и ветрил… Потом встряхнул голову, отгоняя наваждение, и обратился к Поплеве с игривой живостью: – А что, милейший, отдайте эту юницу мне!