Инна Сударева - Судья Королевского дома

— А почему мне все рассказываешь? — спросил юноша.

Фредерик вновь усмехнулся:

— Ты теперь один из моих, так сказать, адептов. Как и все те, кого я спас. Не волнуйся. Это практически ни к чему не обязывает, кроме как по мере сил и возможностей оказывать мне помощь, если я о ней попрошу. Смею уверить, что я делаю это довольно редко.

— О, для меня это честь, — поспешил заверить Элиас. — Быть в одной команде с Судьей Королевского дома...

— Ты не в команде, — поправил Фредерик. — Ты для меня запасной вариант, так, на всякий случай. Часть моих обязанностей на тебя никак не ложится. Вот провожу тебя к твоему папе, и живи себе дальше как планировал, можешь даже забыть про меня. А я не забуду, и если понадобится — напомню. Но это не угроза. Так, малозаметная часть твоей жизни. Если конечно ты не вздумаешь нарушать закон. В этом случае я не просто напомню о себе. — И Судья в который раз усмехнулся.

Элиас слегка обиделся на «запасной вариант», и Фредерик, видя это, ободряюще похлопал его по плечу:

— Эй, младший брат, не дуйся. Я ведь откровенен с тобой. К тому же зачем мне подвергать тебя лишней опасности. Моя жизнь не такой уж сахар, как может показаться на первый взгляд. Я готовился к ней с малолетства. Если же тебя, малыш, окунуть в ту среду, в которой я вращаюсь, ты и суток не продержишься. Поверь, мне тоже бывает нелегко, именно для таких случаев и нужны мои запасные варианты.

— Я буду рад оказать тебе любую помощь, если потребуется, — ответил Элиас.

— Отлично, это я и хотел услышать.

Так, беседуя о том о сем, а в основном Фредерик рассказывал о разных забавных историях, связанных с судейством, они незаметно проехали всю Лисью дубраву, которая теперь, по словам Судьи, стала безопасной в плане разбойников. Потом потянулось золотистое пшеничное поле.

— У фермера Свана замечательный урожай в этом году, — сказал Фредерик. — Это его угодья.

— Ты про всех все знаешь? — спросил Элиас.

— Ну не про всех и не все, — отвечал Судья, отхлебывая из фляжки что-то, ароматно пахнущее медом. — Не знаю же я секретов, скажем, пятилетнего малыша Барри, что живет в деревне Заболотье, или красавицы Улиссы из Горбов, которая в свои двадцать лет все не хочет выходить замуж.

— А почему она не хочет?

— Вот этого я и не знаю! — расхохотался Фредерик. — А до некоторых людей мне попросту дела нет.

Тут смех его оборвался — далеко, за полем, он увидал густой столб дыма.

— Что это? — спросил Элиас, также обратив внимание на серые клубы.

— Там хутор Свана. Он горит.

Фредерик пришпорил коня и, что ветер, понесся по дороге. Элиас поспешил за ним. Они свернули на тропу, шедшую в сторону горевшей усадьбы. Десять минут быстрой скачки — и молодые люди остановились у высокого бревенчатого забора, из-за которого валил дым. Крепкие, на совесть сделанные ворота оказались закрыты, и Фредерик встал ногами на спину лошади, а со спины прыгнул на забор и оттуда — во двор. Элиас пробовал сделать так же, но удалось лишь допрыгнуть до забора и то неудачно: он повис на нем на руках, беспомощно болтая ногами. Подтянуться было очень неудобно. Тем временем скрипнули, открываясь, ворота. Из них выскочил Фредерик. Увидав как-то по-глупому висящего Элиаса, он лишь покачал головой, схватил за поводья лошадей и повел их во двор. Будущий же гвардеец еще повисел пару секунд, сполз по забору вниз, слегка попортив куртку, и последовал, сконфуженный, за лошадьми. То, что он увидел во дворе, заставило его забыть о неудавшемся прыжке.

Внутри был разбит прекрасный фруктовый сад: яблони, груши, вишни, сливы. Ветки деревьев ломились от плодов. И это было еще ужасней, потому что на одной из груш висело чье-то обгоревшее тело. В глубине сада располагался большой, добротный, каменный дом, крытый темно-красной черепицей. Из его разбитых окон валили густые черные клубы дыма.

— Это Сван, — кивнул на повешенного Фредерик и резво побежал к дому. — Скорее, малыш, у него большая семья. Может, они в доме и еще живы.

Элиас последовал за ним.

Изящный Фредерик, ничуть не мешкая, ринулся, судя по всему, в еще горящий дом. Будущий гвардеец, к стыду своему, не смог так поступить: жар и дым, бившие из распахнутой двери, остановили его. Он беспомощно застыл на крыльце, прикрывая глаза рукой, и пару раз все-таки попытался войти, но мощный инстинкт самосохранения не позволил. Из дома тем временем послышался ставший зычным голос Фредерика:

— Катарина! Дети! Где вы?!

Еще через пару минут Судья выскочил вместе с дымом на крыльцо, где столкнулся с Элиасом. Он сунул в руки юноше какой-то небольшой теплый сверток, схватил ведро, что стояло у бочки с дождевой водой, наполнил его и кинулся обратно в дом.

Элиас в полной растерянности спустился с крыльца и глянул в сверток. Это оказался младенец. Он трогательно закашлял, потом по-кошачьи заплакал, морща покрасневшее личико.

— Б-боже, — прошептал Элиас, совершенно сбитый с толку: матушка многому его учила, только забыла рассказать, как обращаться с младенцами, только что спасенными из огня.

Юноша положил малыша на скамейку под липами, водой обмыл его лицо, пару капель влил в раскрытый ротик. Дитя вновь закашлялось и взревело еще громче.

Фредерик тем временем успел несколько раз мелькнуть туда-сюда, гася, видимо, огонь в доме. Из окон уже повалил белый пар. На четвертом забеге Судья не выдержал: выскочив на крыльцо, упал на колени, выронил ведро и отчаянно закашлял, держась за грудь. Элиас кинулся было к нему, но тот оправился раньше, чем подоспела помощь, и вновь побежал в дом. Еще через два забега Фредерик буквально выполз на крыльцо, волоча громыхавшее ведро за собой, и затих на ступеньках.

Теперь Элиас подоспел. Он взял Судью на руки (Фредерик оказался довольно легким для такого здоровяка, как будущий гвардеец), снес вниз и уложил на траву возле скамейки, на которой заходился от плача ребенок, снова воспользовался водой, чтоб плеснуть в лицо Судьи. Тот ответил громким, давящимся кашлем, перевернулся на бок и сел. Лицо его было в копоти, глаза слезились, руки и одежда также пострадали от дыма и огня. Элиас вновь застыдился того, что побоялся войти в горящий дом.

— Уф, хорошо, что ты остался здесь, малыш, — хрипло сказал Фредерик, когда смог говорить. — А если б мы оба свалились с ног? Оба бы и пропали. — Он еще покашлял и с наслаждением втянул свежий воздух в легкие. — Как там ребенок? Судя по воплям, жив и здоров.

Он поднялся и, шатаясь, подошел к скамейке, развернул пеленки.

— Ах, малышка. И совершенно мокрая. Элиас, достань-ка пару своих рубашек и теплый плащ: ее надо перепеленать... Бедняжка, плачь-плачь, не стесняйся. Судя по всему, ты теперь круглая сирота.

Пока Элиас бегал за сумками и потрошил их, Фредерик жадно напился из бочки, вымыл лицо и руки. Потом вымыл девочку, не обращая внимания на ее отчаянные крики, от которых у Элиаса сводило челюсти, взял принесенные рубашки и ловко запеленал в них ребенка, укутал в теплый шерстяной плащ и сунул этот сверток в руки юноше со словами: