Симона Вилар - Чужак

Из знахаркиной избы донесся стон. Потом вскрик. Опять стон. Слышалось и бормотание Енеи. Что-то стукало, звякало металлическим холодом. Торира передернуло. Встал, начал ходить по двору, описывая круги до плетня и обратно. Порой видел в темном небе отсветы зарева: за рекой по-прежнему догорала Копысь. Но это осталось в прошлом. Он уже на этом берегу, в краю дреговичей. Казалось бы, об этом думать должен, а он все о Карине, о бабе беременной волнуется. Даже не от него, а невесть от кого понесла. Сказала же Енея, что срок большой. Значит, никак не его дитя, а спросить — так не сознается. И ведь наверняка думала, как принято это у баб, нагулыша своего на него повесить.

Уже совсем светать стало, когда скрипнула дверь, появилась худая сутулая фигура знахарки.

— Все, хоробр. Что можно было сделать — сделано. И если огнея-лихорадка не сожрет твою милую да не изойдет она кровищей — жива останется.

В полумраке избы пахло утробно, кровью пахло. Карина бессильно покоилась на лежанке. Лицо белое, коса до пола свесилась, к вискам прилипли мокрые прядки. Знобило ее, дрожью било. Енея ей на живот куски льда укладывала, читала вполголоса заговор-заклинание.

В беспамятстве Карина пробыла почти сутки. То огнем горела, то дрожала вся. А то стихала так, что Торир в волнении склонялся над ней, прислушиваясь — дышит ли?

Она пришла в себя тихо. Он только заметил, что глядит на него лучистыми глазами.

— Торша… Прости меня. И спасибо, что не оставил, сокол мой ясный.

А к ночи опять вся горела. Бредила. Однако еще через пару дней кровотечение у Карины прекратилось. Енею это успокоило. Сказала варягу:

— Она у тебя сильная. Вычухается.

Но ехать Торир решил, только когда знахарка окончательно убедилась, что Карина идет на поправку. Она теперь много спала, с охотой ела. Торир с грустью глядел на ее осунувшееся лицо. О том, от кого она носила, так и не спросил. Наоборот, ласков был, внимателен. Но однажды, когда молодая женщина забылась сном в полуденный час, пошел седлать Малагу, вывел коня к изгороди.

Старая Енея вышла проводить.

— Зря ты так торопишься ехать, витязь. Тебе и самому исцелиться не мешало бы.

Он поначалу не понял. Ведь все ссадины и порезы его зажили, затянулись. Но старуха не то имела в виду.

— Душа у тебя больна, не тело. Вижу — Чернобог [59]заразил тебя ненавистью да лютою, злом исходишь. А она, — указала Енея на избу, где осталась Карина, — она исцеление твое.

Лицо варяга стало еще более замкнутым. Молча расплатился с Енеей кунами [60]. Знахаркам положено платить. Правда, на Карине было богатое серебряное монисто, но у Торира рука не поднялась обобрать ее. Заплатил из собственного кошеля. Велел Енее оберегать и лечить Карину, сколько понадобится. Та лишь кивнула. Больше не уговаривала чужака задержаться. А он уехал и все думал о сказанном знахаркой. Но только крепче сжимал челюсти.

«Пусть все остается как есть Моя злость — моя же сила. Пока не отомщу — жизнь не будет иметь смысла. Карина же… Видно, не судьба. А такая, как она, не пропадет».

До первого в землях дреговичей капища он доехал по указаниям Енеи. Послушал, о чем ему местные волхвы поведали. Узнал, что в этом краю киевские князья большую силу набрали. Уже лет десять-двенадцать, как с дреговичей дань берут. Дреговичи по натуре народ спокойный, покладистый. Говорят, что в жилах у них течет не кровь — вода болотная. Да и сами они живут среди болот, ездят среди болот, охотятся на болотах. Даже само название их — дреговичи— от древнего «дрегва», то есть «батого», происходит. Однако, несмотря на всю их миролюбивость и неспешность, долгое время их никому под себя взять не удавалось. Слыли они неуязвимыми, так как их земли и леса непроходимы для чужих, только местные знали проходы среди заводей и топей. Но тут уж князьям-варягам не откажешь в сообразительности. В самую глубь земли дреговичей, в болота, они не полезли. Попросту вошли на ладьях в устье великой реки Припяти, текущей на меже земель племени, и заняли их торговые погосты. Дреговичи хоть и жили в глуши, но на торги-мены к речному пути сходились, без этого ни одному племени не прожить. Вот Аскольд с Диром, завладев торговыми местами дрегвы, год их пограбили, второй, а потом и мировую предложили. Не будут, дескать, они более чинить обид племенам болотным, а даже берутся оборонять их от исконных врагов — диких древлян, живущих за Припятью, Но с условием, что дреговичи власть Киева признают, на полюдье примут, и дань обязуются платить. Дань поначалу назначили легкую, но с каждым годом увеличивали. И покорная дрегва терпела. Славянские люди вообще быстро ко всему привыкают. А самые бойкие из дреговичей даже на торги в стольный град полян стали ездить. Болотные жители не бедны — и туры могучие в их краю водятся, и пушной зверь, и медведи бродят борти в их лесах сочатся медом. И это не говоря уже о руде болотной, которая всегда в цене и из которой кузнецы-умельцы куют все — от земельных лемехов до добрых мечей-кладенцов. Так что было чем полян порадовать. Аскольд же с Диром слова не нарушили: поставили на берегах границы — Припяти — добротные грады-крепости, охраняли дреговичей от набегов древлян. Насколько могли, охраняли. Ибо древляне яростны и напористы. Для них разбой — один из главных промыслов. Они даже окрестности Киева грабить решались.

Вот в таком краю оказался теперь Торир, наворопник Олегов. Сумел заинтересовать волхвов на капище, и они, когда пришло время, дали ему проводника — к Припяти вывести. Но время это настало не сразу. Весна с таяньем снегов задержала его надолго, да и когда в путь тронулся, передвигался по болотному краю не так скоро, как рассчитывал. В землях дрегвы и пешему пройти трудно, не то, что коннику проехать. Текло в местных лесах множество рек с топкими берегами и заводями, а малым ручьям и речушкам и счета не было. В половодье весеннее они разливались обильно, становясь одним водным полем в лесах. Так что Ториру с Малагой приходилось не столько ехать, сколько плыть на длинном челне-плоскодонке. И все по лесам, где бесконечно стояла вода, темная, неподвижная, с изредка возвышающимися избами на сваях, да гати бревенчатые порой соединяли редкие островки, где хоронились капища.

На таких капищах жрецы-волхвы с каким-то изумлением прислушивались к словам посланца великих перунников с Севера. Конечно, им хотелось бы поднять Перуна-Громовержца над иными богами, а для этого службу нетрудную сослужить. Нетрудную? Лица волхвов даже вытягивались. Да чтоб скинуть власть Аскольда и Дира, казалось, надо и небо, и землю перевернуть.

Торира раздражали их унылые, растерянные лица, их сомнения, робость. Да и капища Перуна тут были плохенькие, бедные. Не больно почитали бога войны и грома болотные дреговичи. Больше молились Сварогу — богу огня, молились Велесу, Роду, Солнцу-Хоросу, но более всего почитали всякую нежить лесную, леших, водяных да болотных. Привычно им так было, иного и представить не могли. Однако к посланцу относились с уважением, давали проводников. Вот только, говорили, пусть вода сойдет. А когда сойдет? Весеннее половодье было в самом разгаре, перелетные птицы летели стаями, гнездились в заводях. Заводи же были, куда ни глянь.