Симона Вилар - Чужак

— Да не знал я, что это Дир Киевский! — взорвался улич. Даже рукой взмахнул, опрокидывая какие-то кубки и не замечая этого. — Я тогда на побережье службу нес. Мало ли тогда находников-славян в плен мы брали. И я, если узнавал, что это люди, чтящие богов моих, всегда старался помочь. А тут ромеи в мою крепостцу целый отряд привезли да все посмеивались, что львам их отдадут, на потеху толпе. Вот я и открыл пленникам лаз. Ночью то было, я даже плаща этериота не снял, забрала шлема не поднял. Так просто отомкнул засов в потемках и велел выбираться, сказав, какие ворота открыты. А славян тех содержали хуже свиней — все в навозе были, в коросте. И вдруг последний из пленников мне дивный перстень подает. Сказал, что это не столько плата за помощь, сколько знак, что я всегда на его благодарность рассчитывать могу, если в Киеве окажусь. А, молвив это, исчез в потемках. Я же только на другой день, когда переполох начался, узнал, что среди пленников был враг твой, Дир.

Они надолго замолчали. Наконец Торир сказал:

— Ладно, видно, такова воля богов. А перстенек этот теперь мне службу сослужит.

— Так ты прощаешь меня?

Кивок. А потом настала тишина, столь долгая и напряженная, что Карина в потемках даже поежилась. Торир сидел к ней теперь вполоборота, разглядывая камень в перстне так внимательно, словно избегал встретиться с горящим взглядом Рогдая. А тот даже приподнялся, склонился над столешницей.

— Послушай, Ясноок-мой…

— У тебя жены есть, Рогдай? — неожиданно спросил Торир. Князь даже отшатнулся. Потом сел, вздохнул, словно сдулся. Даже будто меньше стал, так плечи поникли.

— Есть. Даже три. И каждой я сделал по ребенку. Без этого нельзя. Что я за князь, если наследников не имею? Да и не поймут ведь.

— Вот-вот, не поймут. У тебя жены, Рогдай, и у меня жена. Видел ведь, какую красу чернокосую с собой привез?

У Карины вдруг сердце забилось гулко, даже голова закружилась. Жена — молвил Торир. О великие боги, — жена! А она-то, глупая, все не смела надеяться. Он же суложью уже ее считает!

И девушка стала слабо оседать вдоль бревенчатой стены. И тут же задела что-то висевшее на стене, повалились какие-то снасти, загрохотали. Деваться было некуда, и Карина сама распахнула дверь, вошла, но, входя, зевнула сонно, потерла глаза — босая, коса распущена, расшнурованная рубаха сползла с плеча. Остановилась, глядя на повернувшихся к ней мужчин.

— Подслушивала? — рыкнул Торир.

— Что? — Она только моргала. — Я проснулась, а тебя нет.

— А ну прочь, поди!

Когда она выскочила, мужчины переглянулись.

— Красивая, — процедил сквозь зубы Рогдай.

— Ты заметил? — сказал варяг и рассмеялся легко.

— Тебя бабы и в Царьграде любили. Я ведь знал, в какие дома ты был вхож. А эта… Дура баба. Не ожидал, что такую выберешь.

Торир молчал, лишь глаза его странно светились.

— Ладно, друже. Не о бабе речь. Обговорим лучше, как весточки тебе стану из Киева слать. О славе твоей да победах будущих поговорим.

Но перешел вновь на ромейский — так, на всякий случай.

А Карина лежала, улыбаясь в темноте. Ворочалась, ждала. И дождалась наконец. Так и кинулась целовать да ласкать. И так ей сладко было в эту ночь, умирала в руках Торира от счастья, а еще слаще было то, что и он усладу от нее имел.

Когда варяг уснул, устало, обняв ее, она уже о другом подумала. О том опасном и нехорошем, что он задумал. Аскольд и Дир Киевские… Они ведь недосягаемы для простого смертного, как Путь Перуна [75]. Но ее варяг не отступит. И вспомнилось, как рычал он Диру в горящей Копыси: «Ничего у тебя не останется, зря жизнь проживешь. И тогда я приду убить тебя!»

Но не много ли берет на себя варяг? И страшно ей стало. Но вместе со страхом и гордость за него была, невольное уважение.

Склонясь, она нежно поцеловала его в лоб.

— Не враг я тебе, Торита.

Через пару дней они тронулись в путь. Карина уже приметила, что Ториру подле Рогдая не по себе. Потому и торопился, ссылаясь на дела.

Рогдай вызвался сопровождать их. Скакал рядом на красавце Малаге, уже покорившемся, украшенном богатой наборной сбруей, подвешенными к узде лисьими хвостами. И все же конь тянулся к прежнему хозяину, ржал тихо, словно бы с укором. Варяг будто и не замечал. Зато князь был доволен.

— Ух, и угодил ты мне подарком, друже. Гарный конь, горячий. Только что за имя у него — Малага? Точно бабье.

— Ты теперь его хозяин, можешь и иначе кликать. А Малага — это название града, где он мне достался. Далекий град, но…

— Та грець с ним! — отмахнулся Рогдай; — Меня уже не волнует, где и как люди живут, какие грады возводят. Меня только мое ныне волнует.

И он широким жестом обводил открытые просторы с дубравами в балках. Взгляд его вдруг останавливался на Карине. И девушка чувствовала: не любит ее князь уличей, ох и не любит. Да ей-то что? Смотрела на него надменным взором, пока бывший наемник не отводил глаза.

К великому Днепру Славутичу они выехали в светлый полдень, когда река искрилась и сияла глубокой водой. На крутом бережку за тройными частоколами высился град-крепость уличей. Здесь у пристани покачивались на водах несколько кораблей-стругов с загнутыми вверх звериными мордами на носу. Путники въехали в ворота под рубленой башенкой, стали ждать вестей от Рогдая, который отправился узнать, какой из кораблей поплывет в сторону Киева. Пока ждали, Торир привел себя в порядок, полностью преобразившись. Побрился, оголив лицо, волосы короче подрезал. Карине пояснил, что будет отныне выдавать ее за свою славянскую пленницу, приобретенную у уличей (ах, где теперь те речи о ней, как о суложи милой!). И она даже хмыкнула сердито, хотела уйти, но он удержал за локоть.

— Ты слушай, девка, что велю! Или все позабыть не можешь, что княгиней была? Так порой глянешь, что люди робеют.

Она сердито вырвала локоть.

— Вот-вот. Особенно Рогдай твой глянуть на меня боится.

И что сказала-то? Да только Торир вдруг покраснел безудержно и больше с ней не разговаривал.

Рогдай пришел вечером. Карину словно и не замечал, а вот переодевшегося в дорогу Торира оглядел внимательно. На варяге теперь была блестящая кольчуга, облегающие ногу до колена мягкие сапоги византийского кроя. Рогдай усмехнулся и протянул ему квадратную накидку из темно-алой крашеной шерсти с двойной серебристой каймой.

— Хоть не новая, но такая, как мы носили в Царьграде. Помнишь? Ну вот, теперь ты будто только из дворца в Палатине вышел.

— Корабль есть? — только и спросил варяг, застегивая под горлом ремень непривычного в этих краях шлема — сверху округлый, гладкий, но с бармицей и нащечниками, богато украшенными золоченой чешуей.

— Есть. Тебе везет, как всегда, хлопец. И поплывешь ты вверх по Днепру на струге гостей торговых из Смоленска. Зиму они в Корсуне провели, торговали, а ныне по большой воде возвращаются домой. Само собой, сделают остановку в Киеве стольном. Там и сойдешь.