Симона Вилар - Чужак

Карина зажмурилась. Но волхв смотрел только на варяга. И факел дрогнул у него в руке. Однако когда Волдут заговорил, голос его звучал спокойно:

— Мы давно ждали посланца с Севера. Но я не предполагал, что им окажешься ты… мой Ясноок.

И он по-отечески положил ладонь на светловолосую склоненную голову Торира.

Не часто великий Волдут разжигал костер у своего дуба-жилища. Вязанка сухих дров всегда лежала на обычном месте, но руки над ней поднимал волхв лишь в особых случаях. Однако сегодня он скрестил ладони, и дрова задымились, потом и огонь вспыхнул, язычки пламени заскользили по сухим корневищам.

Торир видел это и прежде, не забыл еще, может, потому и глядел без трепета.

— Твоя сила еще при тебе, мудрый Волдут, — по-мальчишески беспечно улыбнулся он. Принял угощение из рук волхва, ел, пил из плоской чаши медвяную сыту [79].

— Сразу же ты признал меня, волхв, — поглядел Торир поверх чаши на служителя. — А ведь я рассчитывал, что изменился, что не просто теперь признать в наемнике ромеев мальчика, который некогда жил среди здешних дубрав с волхвами.

Волдут задумчиво погладил длинную с проседью бороду. Такими же седыми были и его разделенные на прямой пробор длинные волосы. А вот брови остались черными. Черными были и глубоко сидящие выразительные глаза.

— Ты на мать очень похож, Ясноок.

Волхв Волдут называл варяга именем, на какое тот отзывался в детстве.

— Однако еще до того, как тебя оглядели очи мои, я уже душой ощутил тебя. Всегда ведь в моих любимцах хаживал, помнишь?

Варяг словно смутился, отвел глаза. Ведь не забыл еще, как сбежал от обучавшего его волхва, покинул, даже не простившись. Волхв же спокойно добавил, что не так и много осталось в стольном Киеве тех, кто помнит северянку-воительницу. Да и вообще в Киеве не любят вспоминать тех варягов-руосов, что остались верны старому Хориву, когда сами же киевляне чужаков призвали.

— Об этом вообще не принято упоминать. Для всех и каждого Аскольд с Диром прибыли в Киев миром, по приглашению бояр и их старейшин.

Торир отставил чашу, сорвал пучок травы, стал мять в руках.

— Миром…

И его светлые глаза нехорошо блеснули. Но заговорил он о другом. Кивнул в сторону отворенной в дубе дверцы.

— Хорошо ли ты усыпил мою спутницу, Волдут? Раньше люди подчинялись силе твоих глаз, как воле богов.

— Девица будет спать, — ответил кудесник — Однако вижу, ты сомневаешься во мне? Или… в ней?

— Я во всех сомневаюсь, волхв. Ведь и ты мог измениться за это время. И помню, что раньше ты ненавидел тех, кто согнал перунников с Горы. Теперь же служишь им.

— Я служу только Перуну, Ясноок. А братья-князья. — Что ж, скажу: ни при ком еще Киев такой силы не имел, как при Аскольде с Диром. И я ужился с ними, как пес уживается с волками, когда те берут его в стаю.

— Вот ты и стал псом у Аскольда, Волдут. Но псу никогда не быть вожаком у волков. И ты стал довольствоваться своим задним местом в стае. — В его голосе перекатывались злые интонации. — Довольствуйся же своим местом в низине, Волдут. Ибо я не вижу уже в тебе прежнего желания вернуть место бога-громовержца на Горе. А ведь некогда…

— Я не забыл, что было некогда, Ясноок. Однако, в отличие от меня, ты все эти годы носил свою ненависть в себе, лелеял ее. Это так похоже на вас, варягов: жить ради мести. Но я полянин, я всегда жил в этом краю, всегда был волхвом, служил людям, служил Перуну-Громовержцу. Несу я свою службу и теперь. Поэтому и принял тебя. Ты посланец Вещего. Того, перед кем склоняются все перунники, хотя он новгородец и враг Киеву. И я буду слушать тебя, не обращая внимания на твою злобу.

— Ты видишь мою душу, — тихо сказал варяг. — И знаешь, что для меня главное. Прости же меня.

Волдут поднял руки над огнем, и языки пламени словно вспыхнули ярче, полетели ввысь искры.

— Расскажи, как ты жил, Ясноок. Вижу на тебе печать дальних странствий.

Варяг только смотрел. Небрежно распустил косицу, удерживающую сзади волосы, тряхнул головой, откидывая их назад. В его лице еще что-то угадывалось от того мальчика, каким помнил его Волдут, но это уже был другой человек — мужчина, научившийся никому не доверять. И его глаза в сетке ранних морщин были холодными и непроницаемыми.

— Мы не сможем говорить, если меж нами будут недомолвки, — заметил волхв. — Что ж, не хочешь делиться, скажи тогда, как вышел на Вещего? Я ведь помню, ты отбыл с дружиной на полдень [80], к Царьграду.

— Ну, не совсем так, — засмеялся варяг. — Сколько я прошел и как вынужден, был петлять — не великое повествование. А Вещий… Скажу только — я искал, того, кто захочет свалить правителей Киева, и нашел его в лице воеводы Рюрика Олеге.

Волхв Волдут спокойно смотрел на искаженное ненавистью красивое лицо варяга. Что и говорить, кровная месть всегда свята, а у этих выходцев с Севера — как ни у кого. Но сам волхв с годами понял иное, месть испепеляет душу, подает жизнь только в одном свете.

— Расскажи об Олеге, — вновь сказал Волдут. — Мы все знаем о великом воине-волхве, поднявшем Перуна над остальными богами, Но каков он? И что ждет от нас?

— Он хочет поквитаться с предателями, которые служили Рюрику, а потом хитростью выпросили у него отряды якобы для набега на Царьград, а на самом деле осели в Киеве. Аскольд с Диром клялись в верности Рюрику Новгородскому, сами же стали против него, стали препоной для него на пути из «варяг в греки». А то, что они объявили себя князьями… Знаешь, каким было прозвище Аскольда ранее? Навозник. Он низкого рода. Там, на севере, таких зовут тюборинн — сын свободного викинга от случайной девки-рабыни. Мог Аскольд и в ошейнике раба всю жизнь проходить, но еще когда ему было десять и он чистил двор в имении хозяина, его мать приглянулась свободному бонду, он выкупил ее и женился. И Дир уже был рожден свободным. Хотя без старшего брата он бы ничего не смог. Аскольд же хитер, сумел собрать отряд смелых, нашел предводителя поудачливее, того же Рюрика примкнул к нему.

Торир замолчал, глядя на волхва, но тот не больно выказывал возмущение, не ужаснулся тому, что Киевом правит рожденный полусвободным Аскольд.

— Не стыдно родиться в грязи, Ясноок, стыдно всю жизнь прожить в ней. А то, что Аскольд сумел столького достичь, говорит о нем как о не самом последнем из мужей.

— Ха? — Варяг только хлопнул по колену. — Ты будто слова Рюрика подслушал, мудрый Волдут. И он тоже не имеет обиды на изменника. А вот Олег… Он ведь хлопотал перед князем, чтобы тот дружину дал братьям Аскольду с Диром, он слово за них замолвил он им руны удачи на щиты нанес, когда те шли якобы на ромеев. И он не прощает обиды, хочет поквитаться со лжецами.

Торир умолк, пытливо глядя на волхва. Но его горячая речь не возмутила Волдута. Тот сидел все так же прямо, и в осанке его была величавость.