Симона Вилар - Чужак

Мороз в середине сечня [118]немного приутих, дни стояли серые, безветренные, то снежок тихо падал, то тишь наступала. Микула уже все подготовил к отбытию, собрал ватажку спутников-охранников. А во главе их неожиданно для Карины поставил не кого-нибудь, а Кудряша. И как ни нравился Карине разудалый Кудряш, но тут она засомневалась: этакого балаболку, да на дело тайное брать! Но на упреки Карины Микула только поглядел исподлобья своим бычьим взглядом.

— Ты и меня, небось, дурнем считаешь, раз я удумал Кудряшу довериться? Но того-то ты, девонька, не ведаешь, что, когда до серьезного дела доходит, с Кудряша все напускное, бесшабашное вмиг слетает. Он и с людьми сладить сможет, и края те знает, да и, если обороняться придется, никто лучше его ватажников не настроит.

Карина предпочла согласиться с мудрым Селяниновичем. Правда, все первое время пути, пока Кудряш только конем правил да песни пел, развалившись на мешках в санях, а она и остальные бежали рядом на лыжах, особого толка от него вроде бы и не наблюдалось. Но едва на них первый раз головники наскочили, Кудряш вмиг себя показал. Собрал людей, отдал команды, и отбились так, что Карина толком испугаться не успела. А Кудряш вновь весел.

— Это ништо, — белозубо улыбаясь, говорил он ватажнице — Вокруг богатых Полянских земель немало всяких зипунников [119]шляется. Но в селищах вервиан уже порядок.

Так и вышло. У племени вервиан покон чтили. Народ тут жил бойкий, небедный. Правда, суеверный сверх всякой мочи. Вот и приходилось у каждого селища почти битый час торчать, пока селяне не убеждались, что их гости люди, а не нежить лесная. В нежить они верили свято. Расположив гостей на покой, долго донимали их леденящими душу рассказами о жути всякой лесной, о леших и кикиморах.

Подобное пришлось переживать и у выгольского племени. Да те к тому же ворчали, что бабу-ватажницу ублажать приходится. У них самих женщины последнюю роль играли, голоса не смели подать. А тут Карина, мужиками верховодившая. Сперва, пока она в кожушке да шапке-треухе среди ватажников стояла, за парня ее приняли. А как разобрались, что баба обозом руководит, даже плеваться стали. Но Карину взялся защищать Кудряш. В селениях выгольских его неплохо знали, поэтому и терпели, когда он Карине первую миску подвигал, место лучшее на полатях оставлял.

Когда миновали последнее селище, и впереди началась дикая древлянская земля, передвигаться стали осторожно. Санный путь, пролегавший среди поселений дружеских племен, тут совсем исчезал. Лес вставал стеной, приходилось прорубаться сквозь подлесок, кони выбивались из сил в глубоком снегу. И угнетало постоянное чувство опасности, ожидание нападения в любую минуту.

Помня, чему их научили в последнем селении, Карина оставила обоз в надежной схованке, а сама с Кудряшом пошла на лыжах вперед. Ее еще Малуня — древдянка, суложь Микулина — предупредила, что где-то здесь должно расти священное дерево племени. Сказала, что непременно к нему выедут. Так и вышло. Вскоре набрели они на абсолютно круглую, явно рукотворную поляну, посреди которой рос дивный дуб-великан. В обхват — как несколько дубов, а высотой — шапка падает. К тому жена корявых раскидистых ветвях дуба было развешано немало подношений — от девичьих лент и куньих хвостов до отрубленных человеческих конечностей и за волосы подвешенных голов. Вокруг на снегу виднелось немало следов, но нигде не было заметно ни души. Зная обычай древлян, Карина с Кудряшом поспешили подойти ближе к дереву. По закону под его сенью никто не смел кровь пролить, и, таким образом, дерево служило им как бы защитой.

— Что теперь? — спросил Кудряш. Угрюм был непривычно, руки с рукояти меча не снимал.

Карине тоже было не по себе, но она бодрилась. Поклонилась священному дереву, касаясь земли рукой.

— Приими наш почет, Перун!

И, сняв с пояса пару меховых кун, положила у извивающихся, подобно гигантским змеям, корневищ.

Они недолго ждали— из лесу послышался свист. Потом ответный, с другой стороны. Кудряш медленно стал вынимать меч, но Карина опередила, успев положить руку в варежке на его запястье.

— Нельзя. Здесь железо настигнет первым того, кто за него возьмется.

Они ждали. И вот качнулись ветви, и показался первый из служителей местного святилища — весь в шкурах, с нашитыми на меховом плаще хвостами животных, лицо спрятано под меховой личиной с прорезями для глаз. Потом и второй возник, третий. Выходили отовсюду, окружая стоявших под священным дубом чужаков.

Кудряш негромко присвистнул.

— Ну, прямо ряженые. Того и гляди вприсядку скакать начнут. — Но сказано это было без веселья. Странные звероподобные фигуры внушали скорее страх, нежели усмешку.

Карина собралась с духом, шагнула вперед.

— Мы прибыли с миром, по Велесову делу, торг-мену вести. Хлебушка вам привезли с Полянских земель. Пусть кто и воюет, а мы приехали выгоду свою блюсти, да и вам товар предложить.

Рядом шумно вздохнул Кудряш. У Карины сердце билось, как у пойманного зайца. Волхвы древлянские стояли по-прежнему молча и неподвижно. Но за ними уже стали появляться силуэты обычных древлянских мужиков, тоже слушали, о чем пришлые говорят. И тут Карина увидела знакомую фигуру немолодого древлянина, приближавшегося тяжело, опираясь на деревянную ногу.

Сразу узнала.

— Здравствуй, дедушка Деревяшка. Ты меня знаешь. Сам же выхаживал от исполоха.

Теперь даже невозмутимые волхвы зашевелились, оглядываясь на мужичка. По знаку одного из служителей дед Деревяшка вышел вперед. Похоже, он был растерян, но храбрился.

— Кто ты, юнак? — спросил.

— Уж юнак ли? — Она сняла лохматый волчий треух, тряхнула выпавшей косой.

Старик заморгал, потом чуть улыбнулся. Приблизился к одному из волхвов, сказал что-то.

Карина думала, что, даже не встреть она знакомого, волхвы вряд ли долго стали бы упираться, видя выгоду. Когда те собрались кучкой, начали совещаться, даже подмигнула напряженному Кудряшу — мол, все будет в порядке. И не ошиблась. Древляне даже попотчевали пришлых мясным варевом волчьим. Но гости лишь ради приличия съели по нескольку ложек отдающей псиной похлебки, сославшись на то, что им, полянам, без доброго куска хлеба похлебка в горло не идет. Волхы-древляне понимающе закивали масками-колпаками — знали ведь, какое богатое племя поляне, хлебное. А после полудня к месту, где окопались ватажники, уже потянулись первые скупщики — несли на мену меха, кожи, мед. Похоже, им и впрямь несладко жилось без жита, до того сговорчиво расплачивались. Ватажники даже переглядывались, дивясь, до чего просты в торге лихие древляне, как легко идут на сговор. В Киеве мешок пшена семь бобровых шкурок стоил. Здесь же все увеличивалось вдвое, втрое, но и это не пугало древлян, и они, отталкивая сородичей при виде, как те разбирают хлеб, предлагали и того более. А напоследок Карина за белояровую пшеницу и вообще по двадцать шкурок соболя черного брать стала. И получалось. Да и меха у древлян были на загляденье: нежные соболя, шелковистые куницы да выдры, упругие шкурки коричневых бобров, пушистый лисий мех, пятнистые полости рыси, легкие, мягкие шкурки белок.