Сергей Болотников - Город призраков

Жители заводили будильники, механические и электронные, выставляли таймеры на телевизорах и компьютерах, тянули вниз тяжелые гирьки ходиков. Кто-то на ночь включал радио и растворялся в музыкальном эфире, кто-то плотнее задергивал шторы, чтобы не мешал шум автомобилей.

Городские ложились в постели: на широченные кровати из черного дерева, в жесткие железные койки со скрипящей продавленной сеткой и на не менее жесткие раскладные диваны. Кто-то ложился на расхлябанную раскладушку и, морщась, вертелся, пытаясь устроиться поудобнее, а кому-то кроватью служил пропитанный вонючими испарениями и клопами матрас.

Они опускались на подушки и натягивали на себя одеяла. Одеяла шелковые и теплые, из верблюжьей шерсти или из колючей синтетики. Тонкие льняные покрывала или простыни, если в квартире было тепло. Некоторые ложились вообще без одеял, а кое-кто прямо в одежде или даже в ботинках, если координация движений уже не позволяла их скинуть. Кто-то, зябко поводя плечами, натягивал на себя драное армейское одеяло, кляня последними словами дождь и сырость.

Потом закрывали глаза и засыпали, каждый со своим настроением.

Когда на город опустилась густая дождливая тьма, а плотные тучи так и не дали луне пролить хоть толику света на вымокшую землю, большинство горожан уже спали, погруженные в путаные и беспорядочные сновидения. По пустым улицам бродил дождик, заглядывал в темные окна, шарахался от окон, полных света.

Как и в каждую ночь, в городе оставались еще те, кто не спит. Их число все время менялось, их становилось то больше, то меньше, но никогда они не исчезали полностью, и их окошки одиноко дерзили обступившей тьме.

Не спал маленький Никита Трифонов, жилец квартиры номер семнадцать, что находилась сразу под Владовой. Его ночник горел, а сам он косился в окно и все ждал, когда туда заглянут тролли.

Степан Приходских, прежде неуязвимый городской сталкер, был замечен на центральной улице Верхнего города в невменяемом состоянии. Немногочисленные свидетели говорили, что он шел по разделительной линии и, держа в руках бутылку «Мелочной», хрипло орал в ночное небо что-то вроде: «ГОР! ХОЛ! ГОР! ХОЛ!» — полнейшая бессмыслица, но звучало это так жутко, что все те же немногочисленные свидетели поспешили поплотнее зашторить свои окна, словно опасаясь, что буйный алкоголик каким-то образом может к ним воспарить.

На пересечении Зеленовской улицы с улицей Покаянной он наткнулся на угрюмый милицейский патруль. На вопрос «Куда?» ответил таким ядреным матом, что был тут же крепко бит по почкам и отправлен в обезьянник — дожидаться рассвета.

Толкач Кобольд под покровом тьмы пересчитывал вырученные деньги. В его обставленной дорогушей мебелью квартире светила только крошечная синюшная лампа, в свете которой лицо драгдилера выглядело так, словно принадлежало выходцу из Старшей Эдды. Кобольд нервно улыбался, перетасовывая купюры, а когда порыв ночного ветра распахнул форточку, ощутимо вздрогнул.

В баре «Кастанеда» растаман Евгений поднял бокал, полный апельсинового сока, и молвил: «Поехали...» И пока он пил, его глаза зорко следили за многочисленными посетителями. Те, у кого он замечал что-то, помимо выпивки, покорно платили оброк на пользование наркотой. Народ поначалу жался, но к концу ночи в баре неизменно царил наркотический угар, а хозяин загребал деньги лопатой, вызывая острую зависть у свободных драгдилеров.

Гражданка Лазарева, возвращающаяся от подруги в половине первого ночи, пришла домой в состоянии острого невроза. По ее сбивчивым рассказам, она пересекала Моложскую улицу, когда на нее вдруг выскочили две огромные темно-серые собаки со страшными желтыми горящими глазами и попытались ее загрызть. Она якобы бежала от них и, в конце концов, нашла спасение в подъезде собственного дома. На самом деле два холеных крупных зверя некоторое время шли справа от нее, косились искристыми умными глазами, а потом канули во тьму, оставив дамочку в состоянии тихой истерики, так как она с детства боялась и ненавидела собак.

А вот водителю «МАЗа» с грузом хрупкой сантехники очень даже хорошо спалось. За рулем. И потому, проезжая через Верхний город, он не справился с управлением и аккуратно снес целых три столба как раз напротив милицейского управления, доставив немало радости тамошним гостям поневоле, в том числе и Степану Приходских. Горе-водила был вытащен из лежащей на боку машины и, после оказания первой помощи, присоединен к арестантам, где был встречен как свой.

В скромной и неброско обставленной квартире, сидя на жестком, разболтанном деревянном стуле, великий и ужасный Просвященный Ангелайя, хозяин секты своего имени, сосредоточенно писал завтрашнюю проповедь. При этом он то и дело сверялся с толстыми томами по зороастризму, манихейству и дзен-буддизму. На носу у него ютились нелепые семидесятнические очки в толстой оправе, а за ними прятались рассудительные и весьма разумные глаза, что на проповедях блистали ослепительным светом истины. Петр Васильевич Канев педантично переписывал абзацы из книг, периодически сверяясь с развернутой схемой своей религии, чтобы случайно не допустить противоречия основных постулатов и не опозориться завтра перед паствой.

Вот так, неявная, но вместе с тем видная тому, кто хочет заметить, протекала ночная городская жизнь. Была она, как и прочие ночи, насыщена какими-то своими событиями, шуршала тихо под окнами спавших в счастливом о ней неведении горожан и, наконец, под утро, сменилась сонным оцепенелым затишьем. Дождь за ночь перестал, но серые плотные массивы туч остались, и потому тонкая розовая линия рассвета была не видна. Начался новый день, пятница, и, собираясь на работу, проснувшиеся обыватели вздыхали расслабленно — скоро выходные. Они покидали двери своих квартир: железные, обитые черной кожей и картонные, открывающиеся внутрь, облицованные вагонкой, и решетчатые сетки, и из бронированного стального листа, отодвигали пахнущие застарелым жиром ширмы, чтобы пустить хоть чуть-чуть свежего воздуха. Они выходили на улицы и вливались в серые и сонные потоки своих сограждан. Новый день набирал силу.

А после пятницы была суббота. Тогда и случилась историческая дискотека в Нижнегородском доме культуры, воспоминания о которой еще долго кочевали из уст в уста, оседая иногда на газетных страницах.

Наступившее утро было куда жизнерадостнее предыдущего. Влад поднялся ближе к полудню, выглянул в окошко и понаблюдал, как веселое солнце то и дело прорывается сквозь быстро летящие рваные тучи. При появлении теплого светила все окрестные лужи вспыхивали на миг золотистым пламенем, а потом разбивались на тысячи солнечных зайчиков.