Сергей Болотников - Город призраков

А тот не медлил — вот он — стоит, а секунду спустя уже бежит прочь, бросив свои драгоценные канистры. Бежит, припадая на обе ноги, но резво — так резво, что за ним не угнаться.

Со стороны улицы в арку заехала машина. Слишком быстро, так, что водителю пришлось резко затормозить, чтобы не сбить две человеческие фигуры. А жертва бежит к машине, огибает ее и скрывается за поворотом, явно направляясь в сторону Школьной улицы, на которой все еще полно народу. Рамена застонал от досады и несколько раз яростно ткнул финкой в бетон, оставляя на стене глубокие царапины.

Дверь машины, девятки с тонированными стеклами, резко открылась, выпустив на волю звуки гремящей танцевальной музыки, и массивный быковатый силуэт не замедлил проорать:

— Ну ты че, блин! Стоять долго будешь?!

Брат Рамена поспешно спрятал финку в карман и, повернувшись, зашагал прочь, во двор. Кроме арки, к дому вело еще несколько путей, и, без всяких сомнений, беглец уже воспользовался одним из них, ускользнув от собственной смерти. Позади громко взревел двигатель, взвизгнули шины, а чуть позже последовал грохот, когда авто врезалось в незамеченные у стены канистры. Но Рамена-нулла даже не вздрогнул. Мозг его напряженно работал, но ничего нового измыслить уже не мог. Тщательно продуманный план сорвался из-за тупорылого кретина, сдуру решившего заехать во двор как раз в самый ответственный момент.

Проверка двух оставшихся проходов во двор только подтвердила Раменовы мысли — ни следа его жертвы.

— Но я же не профессионал, — произнес Рамена-нулла вполне трезвомыслящим голосом, — он должен это понимать!

Вот только в душе его не было трезвомыслия, а бился лишь там лишь тупой страх да кислое чувство вины. И почему-то ему все сильнее казалось:

Ворон не поймет!

Это было нереально! Больше того, это было совершенно неестественно в условиях нынешнего времени, которое не прощает ошибок. Ты зарвался? Ты сделал что-то непоправимое? Что ж, на том свете обдумаешь.

Ну, или в банкротстве, что ныне для Мартикова было синонимом того света. Бывший старший экономист остановился на пологих каменных ступеньках — летнее, наливающееся жаром солнце било ему в глаза и играло тысячами зайчиков на выщербленном камне. Сбоку массивный древний вяз весело шелестел пыльными, поблекшими до салатового цвета листьями.

Позади Павла Константиновича отвесным утесом высился выполненный в древнеримском стиле фронтон здания городского суда. Мощные круглые колонны придавали зданию внушительный вид. Фрески под самой крышей были выполнены в стиле соцреализма и идеально вписывались в картину. Над крышей ослепительным темно-синим шатром раскинулось безоблачное летнее небо. Изредка его перечеркивала белесая стрела реактивного самолета, да черными росчерками сновали ласточки — совсем низко над землей. Знать — быть дождю.

А Мартиков все стоял и смотрел на проходящих внизу людей, на проезжающие автомобили, на эту насыщенную и бестолковую вольную жизнь, к которой он и не надеялся вернуться. Но факт есть факт — стоящий на верхних ступеньках человек в легкой летней одежде был совершенно свободен.

Он до сих пор в это не верил.

Срок и Долг — уродливые мартышки — слезли с его шеи, а вернее, их насильно стащили вниз и били о твердую землю до полного их издыхания. Правосудие дало сбой. Ревизорам было не за что зацепиться. Да и не было их, ревизоров. Все до единого они покинули эту скорбную юдоль. И иначе как волшебством этого объяснить было нельзя.

Тогда на реке, он сидел, терзаясь тяжкими думами, и кто-то положил ему руку на плечо — мягко, но когда он попытался обернуться, его без усилий вернули обратно. Странно, но Мартикову почему-то показалось, что на руке больше пальцев, чем должно быть у человека. Шесть, а может, даже и семь, и чужая конечность напоминала теплого многолапого паука, устроившегося на плече у сидящего в думах человека. Его тогда передернуло, и он снова попытался обернуться.

— Не стоит... — сказал голос у него над ухом, низкий и без особых интонаций, вот только у Мартикова от звука этого голоса по коже поползли мурашки.

Не показалось ли ему, пусть всего лишь на один миг, что стоящий позади ему знаком? Смутно и неясно, как какой-нибудь дальний родственник, которого ты видел в раннем детстве? А, может быть, даже как ближний, как брат, с которым тебя надолго разлучили. Или еще ближе?

«Не придуривайся, Мартиков, — сказал сам себе бывший служащий «Паритета». — Ты прекрасно понял, на кого похож обладатель этого голоса. Взгляни правде в лицо — тебе ведь показалось, что это твоя вторая, злая, половина очутилась на том пустынном берегу. В тот момент ты почти поверил в это, так?»

— Ты в безвыходном положении, Павел Константинович? В первый раз за всю свою карьеру ты не знаешь что делать? Ты, как Сизиф, сверзился вниз с горы, и камень вот-вот свалится тебе на макушку.

— Откуда... — спросил тогда Мартиков нервно, — откуда вы это знаете?

— Но это ведь не все, так? — словно не заметив вопроса, продолжал невыразительный голос, а рука, рука на плече так и не шевелилась, словно вообще не была частью чьего-либо тела. А Мартикову все сильнее хотелось обернуться, это было неестественно сильное желание, тягостное и непереносимое, как зуд на спине, там, где не можешь почесать. — Не только это тебя гнетет? Основная доля твоих тревог... ведь это ты сам?

— Да, — хрипло вымолвил Мартиков, глядя, как плавно течет мимо окрашенная рассветом в розовые тона речная вода, — да, это я! Я... я боюсь себя, боюсь того, что со мной происходит. Ведь я... никогда не был драчливым. Агрессивным! Так откуда взялись эти сны, и почему, почему я полчаса назад чуть не раздавил несчастного, выскочившего на дорогу пса?! Ведь я хотел его раздавить, слышите?!

— Слышу, — чуть слышно сказал стоящий позади. — И вот что, Мартиков. Отныне твои беды кончатся.

— Кто ты? — шепнул бывший старший экономист, глотка болезненно сжалась, на лбу выступила испарина. Он жаждал ответа, жаждал до безумия, но вместе с тем и боялся его.

Тишина. Павел Константинович вдруг понял, что совершенно не слышит дыхания странного гостя. Словно никого нет там, позади. Но рука остается на плече.

— О своих неприятностях можешь забыть. Их больше нет. В назначенный день спокойно иди в суд. Отныне ты невиновен.

— Но как...

— Мои проблемы, — ответил гость, — вернее, наши. Иди и ничего не бойся. Отныне ты чист.

— Если я правильно понял, — сказал вдруг Мартиков, — должны быть какие-то условия. Ведь у вас всегда есть условия. Может быть, ценой будет моя душа?

Сухой смешок. Как-то совсем он не сочетается с низким тембром голоса.

— Нет, душа твоя мне не нужна. Ты, Мартиков, ошибаешься. Мы не из преисподней, мы поближе, и действительно хотим тебе добра. А условия? Их ты получишь сразу после суда, когда убедишься в том, что я был прав. Подойдет такое?