Сергей Болотников - Город призраков

Автомобиль стоял с заглушённым двигателем, а в салоне мигала красная лампочка. Стекло с пассажирской стороны опущено на ладонь.

На негнущихся ногах Павел Константинович подошел к окну. Его не поприветствовали, но чувствовалось, что таинственные собеседники (или собеседник, сколько их в машине?), ждут.

— Я... — выговорил Мартиков и на мгновение с ужасом подумал, что забыл человеческую речь. Но потом нужные слова все же пришли, и он добавил: — Не могу так... Не... хочу больше, — речь Павла Константиновича звучала невнятно.

— Ты готов сделать то, что мы просили? Мартиков истово закивал. Мохнатая его шерсть развевалась, ее трепало ветром.

— Я... готов. Я... любого... только не надо зверя...

— Ну, хорошо, — сказали ему. — Иди и выполняй.

— Но... — возмутился Мартиков. — А меня... обратно... в человека!

Из «сааба» донесся тяжелый вздох, потом стекло с мягким гудением опустилось еще чуть-чуть, и на свет показалась бледная узкая рука, впрочем — вполне человеческая. Она хватанула воздух перед оторопевшим полуволком и потащила захваченное на себя. Выглядела пантонима глуповато, а самое главное — он не чувствовал совершенно никаких изменений. Мысли позли по-прежнему вяло, словно чудом сорвавшиеся с булавки жертвы усердного энтомолога.

— Но я не... чувствую!

— Дождись ночи, — произнес голос, и рука убралась. Сразу после этого стекло приподнялось. — Это не сразу происходит. И вот еще что — после этого к тебе вернется возможность думать по-человечески, и ты сможешь выполнить задание. Но если вдруг тебе захочется избежать этого... Слышишь! Если ты сбежишь, — голос вдруг обрел металлические злобные интонации, — все вернется, и тогда даже мы не сможем тебя спасти. Ты понял?

Мартиков кивнул. Особых эмоций он пока не испытывал — волчья натура была простовата и черства.

Он просто повернулся и ушел, а машина вырулила из тени кинотеатра и понеслась по улице, нещадно надрывая гудок. Потрепанного вида мужичонка подле Мартикова сплюнул и нелестно откомментировал ездока. Тот уже скрылся за углом, только шины взвизгнули.

А Павел Константинович поплелся в очередное свое убежище. Там бывший экономист зарылся в пахучее тряпье и неожиданно быстро отрубился, словно и не царило вокруг празднично-веселое утро.

Проснулся он лишь спустя почти двенадцать часов с тяжелой головой и тяжестью в желудке, словно накануне съел что-то нехорошее. Он бы удивился, если бы точно не знал, что теперь может есть все что угодно и последствий быть не должно, как нет их у диких зверей, которые не прочь подкрепиться и мертвечинкой. Лишь бы ржавые железяки не глотали, а остальное все переварится.

И все-таки ощущение было. Минуту Мартиков лениво созерцал одинокую, но очень яркую звезду, что проглядывала в проломе контейнера, а потом резво вскочил, тут же согнувшись пополам от режущей внутренности боли. Мир перед глазами подернулся серым, поплыл, острый доселе нюх приказал долго жить. Чтобы не упасть, Мартикову пришлось прислониться к стенке контейнера, опереться рукой. Наклонившись, он давился и содрогался, стремясь выбросить из себя боль.

И он ее выбросил, как бы из всего тела, выбросил серую колючую хмарь, что давно уже поселилась внутри. И как только она покинула напряженное тело и мозг, на Павла Константиновича снизошло отдохновение и мягкая благодать. Ноги его больше не держали, и он сполз по стенке контейнера, опустившись на прохладную землю.

Он ощутил себя чистым, а секунду спустя ощутил себя чуть ли не гением, а потом понял, что просто вернулся на старый уровень своего мышления. Мозг его казался теперь машиной, блестящим двигателем, в котором сменили масло, воздушный фильтр, тосол в радиаторе, а потом еще и совершили тотальный капремонт с полной заменой трущихся частей.

Зверь покинул тело Мартикова — тупая, но реальная бестия, и было это настолько физически ощутимо, что возродившийся старший экономист невольно поднял голову, стремясь усмотреть оставившую его тварь.

И он увидел ее — серое полупрозрачное создание, массивный корпус и шерсть. Зверь, волк, скорее всего — сущность всех на свете волков — мчался прочь легкими невесомыми прыжками. Дух или демон, но это был он — злобный сгусток, поселившийся у Мартикова в мозгу, и теперь он бежал в ночь, предвкушая свою очередную охоту.

Осознав окончательно, от чего он избавился, Мартиков совсем ослабел и закрыл лицо руками.

— Теперь все, — говорил он себе. — Больше ЭТО не вернется. Главное — сделать то, что мне сказали, и тогда ОНО больше не вернется.

Лишь пятнадцать минут спустя Мартиков смог подняться и неторопливо побрести в сторону Верхнего города. По пути он заглянул в обширную лужу, растекшуюся под одним из фонарей, и внимательно рассмотрел свое лицо. Оно было все еще волосатым, с гротескными звериными чертами, но что-то изменилось. Словно там, под этим лицом, нечто утратило стальную прямолинейность и потекло, размягчаясь. Из лужи на Мартикова смотрел человек, в этом не оставалось сомнений. Пусть не выглядящий гигантом мысли, но... плевать, главное — не внешность.

И если ценой за разум будет убийство малоизвестного журналиста — он пойдет и на это. С легкостью пойдет.

Потому что разум — это одна из немногих вещей, за которые надо биться до последнего.

— Нет, ты послушай, Стрый. Что ты все напрягаешься и дергаешься? — вещал проникновенно Николай Васютко, возлежа на облюбованном клопами матрасе.

— А ты не напрягаешься? — спросил его напарник плаксиво. — Если тебя счас съедят — напряжешься тут!

— Да не съест тебя никто, — произнес Пиночет, — не съест. Чучело это волосатое до тебя не доберется. Потому как если бы могло, давно бы съело. Но ему не дают.

— Кто не дает?

Васютко нахмурился, задвигал бровями — мыслил. Снизошло на него нечто такое на второй неделе заключения. Все пытался построить единую логическую систему происходящего, но докатился почему-то до теологии. Вот и сейчас он поднял палец, нацелил его точно в зенит и сказал, как выдохнул:

— ОН!

— Да кто он? — не меняя тона, вопросил Стрый, подозревая, что сейчас ему скажут о божественном откровении. Он не такой уж тупой был, этот Шустрый, он тоже кое-что понимал.

— Тот, в плаще, — сказал Пиночет, — из-за которого мы сожгли «Паритет». Он сказал, все будет нормально. Он сказал, что спасет нас.

— Сказал... сказать он мог все, что угодно. А по мне — забыл он нас, и правильно, зачем мы ему такие?

Пиночет только махнул рукой — что с идиотом говорить. Не понимает по тупости своей. А вот вера Пиночета в доброго дядю, который умеет проникать в пустые квартиры и знать, на какой минуте охраняемый объект покинет сторож, только укрепилась и возросла.