Дмитрий Чистов - Время колесниц

— Что же в них, о мудрейший?

— Нетрудно ответить:

В них искры от обрабатываемого мастером кремня; жар плавильного горна, в котором встречаются олово с медью;

пламя во взоре сошедшихся в поединке;

источник силы воина;

яркая вспышка, падающая звезда — воспоминание о детстве;

чуть слышный шепот далёких предков.

На этом Нудд печально умолк, закончив свою речь.

Я люблю это место, и оно, кажется, платит мне тем же. Когда выдаётся свободный час и нет нужды присутствовать на церемонии, занятиях учеников или жертвоприношении, я прихожу именно сюда, на высокий берег полноводной реки. Глинистый обрыв, возносящийся неровными уступами над потоком на высоту в дюжину дюжин локтей, со временем размывается дождями, большими пластами обрушиваясь в воду. Ветер и вода, несравненные работники, год напролёт усердно трудятся над обликом берега, вытёсывая из сложенных слоистой красной глиной уступов фантастические колонны, арки, ворота, ведущие в никуда, прихотливые фигуры, в которых мне чудятся звериные силуэты и лики людей. Однако один сезон сменяет другой, берег обезображивается новыми жёлтыми языками осыпей, а от недолговечной скульптуры не остаётся и следа. Моё излюбленное сиденье, толстый корень одиноко стоящей сосны, давно уже исчезло; нет и самой сосны — её полусгнивший ствол ещё можно наблюдать в заросшем водорослями затоне под самым обрывом. Река наступает, а берег понемногу отодвигается — на один, а в иные годы — на целых два-три локтя. Приходится теперь сидеть на голой земле. Иногда я гуляю по осыпям под обрывом в поисках разнообразных диковин; нахожу угольки, закопченные черепки, на поверхности которых различимы следы пальцев давным-давно исчезнувшего гончара, обломанные кремнёвые наконечники стрел и шлифованные топоры из зернистого кварца. Один раз попался даже жёлтый человеческий череп: его оскал показался мне крайне недружелюбным. А в затылочной части кто-то когда-то пробил дыру острым четырёхгранным инструментом. Вероятно, полагаю я, некогда над обрывом находилось большое поселение. Неизвестно, каким именем жители называли его и на каком языке говорили они сами, чем занимались, как любили, о чём мечтали. Неумолимое время стёрло всё это и напоследок упорно разрушает даже само место, где они жили. Ещё каких-то полвека, и время сожрёт всё без остатка, включая даже следы оплывших оборонительных валов, ныне с трудом различимые на поверхности земли.

Сегодня здесь, как обычно, завывает ветер, волнами колышутся высокие травы, шуршат наполненные семенами коробочки степных маков. Подойдя к утоптанному участку над самой кручей, я обнаружил, что место уже занято: свернувшаяся в кольца пёстрая гадюка повернула в мою сторону свою изящную голову и угрожающе зашипела.

«Нет уж, красавица, из нас двоих уйти придётся тебе».

Змея была недовольна, но предпочла не вступать в конфликт и уползла в заросли жёлтых мальв. Отряхнув одежду от утренней росы и цветочной пыльцы, осевшей за время пути через поле, я уселся на землю, пристроив на коленях принесённую с собой деревянную доску. Взял в руки резец. Столбцы знаков Огама в целях экономии места надлежало располагать вплотную один к другому; с некоторых пор для удобства читателя я начал также разделять отдельные слова особыми чертами.

«...Следующим летом наступила великая засуха, и цены на зерно подскочили. Совет старейшин, дабы утихомирить народ, доведённый голодом до отчаяния, открыл двери государственных складов, а также договорился с храмами о займе восьми тысяч мер пшеницы. В то же время отмечались большие перемещения скотоводческих племён, и в целях безопасности к границам было выдвинуто войско в три тысячи пехоты, триста конников и восемьдесят колесниц под командованием опытного стратега Транда из клана Тордингов, выбранного сроком на один год».

Пришлось на время отложить резец в сторону и размять затёкшую кисть. Равномерный нажим на инструмент отнимал немало сил, требуя предельной концентрации внимания.

Шуршание сминаемых стеблей травы возвестило о приближении гостя, рискнувшего нарушить моё уединение. Им оказался молодой послушник в белой шерстяной хламиде моего храма. Остановившись на почтительном расстоянии, он замер в неподвижности. Я знаком подозвал его подойти ближе, иначе бедняга простоял бы на границе вытоптанного участка хоть до завтрашнего вечера, но не решился бы помешать погружённому в размышления Настоятелю.

— Что там у вас?

Он молча подал мне свинцовую табличку. Процарапанные на её поверхности знаки послания складывались в просьбу вернуться в святилище до захода солнца.

— Что-нибудь важное?

Послушник молча пожал плечами. Не знает.

— Возвращайся и передай им: пусть подождут. Я бы желал побыть здесь ещё немного.

Парень кивнул и вприпрыжку побежал обратно; я же вновь уселся, подогнув под себя ноги, отложил в сторону доску и вновь оказался поглощён воспоминаниями.

Как-то, надумав посетить своего Учителя, я отправился в цитадель Гориас. Достигнув цели своего неблизкого пути, я обнаружил крепость в полном запустении. Двор весь зарос травой. Ветер хлопал незакреплёнными ставнями на окнах домов, забавлялся с хитроумными тренировочными манекенами и припорошил пол трапезной мелким песком.

На плоской крыше каменного дольмена сидел одинокий Фехтне и выводил на флейте унылые трели.

— Что ты играешь? — спросил я у него.

— Припоминаю мелодию к одной старой песне.

— Споёшь мне её?

— Я позабыл слова.

— О чем же была эта песня?

— Она о любви младшего сына Торнора к прекрасной Лоайне, — ответил маг. — В ней пелось о похищении его возлюбленной и о том, как готовил он месть похитителю. Как стоял он у порога дома и смотрел на сыновей Вана, избивающих ургитов, и сердце его радовалось.

— Каков же конец у этой баллады?

— О, главный герой подходит к освобождённой Лоайне и говорит ей: «Теперь мы будем счастливы вместе, дорогая». Она же отворачивается и отвечает примерно следующее: «Поди прочь, коварный Фехтне! Ты мне больше не мил; впрочем, откровенно говоря, я не любила тебя и раньше. Отныне же в моём сердце не осталось ничего, кроме презрения и ненависти». Сказав так, она удаляется оплакивать погибшего Урга, а он уходит куда глаза глядят — в далёкие земли, на поиски Знания.

— Грустная песня.

— Да, сюжет невесёлый. Неудивительно, что бродячие певцы редко её исполняют.

— А что случилось затем? Чем закончилась та история?

— Ничем. У подобных историй не бывает завершения. Вопреки расхожему мнению, время — худший из лекарей. Ни одну рану оно не залечивает до конца. Рано или поздно все они открываются снова, — ответил Фехтне и вновь поднёс к губам свою флейту из берцовой кости.