Питер Дэвид - Сэр Невпопад и Золотой Город

— Она убила его! Убила! — заверещала Кейт, и было трудно найти человека — включая и меня самого, — кто бы не согласился с ней.

Я лежал оглушенный, сжимая все еще дрожащее копье и не вполне понимая, что же такое случилось. Мир словно вращался вокруг меня по спирали. Верещанье Кейт смешивалось с криками толпы. Казнь превратилась в какой-то ураган безумия, а я лежал в оке этого урагана, ожидая, когда же жизнь начнет проходить у меня перед глазами, пока кровь бьет фонтаном из раны в животе. Несколько отстраненно я надеялся, что при повторном воспроизведении она будет лучше, чем была на самом деле.

Но ничто не представало перед моим взором. Тогда я вспомнил, что рана в живот делает свое черное дело в течение нескольких дней.

"Всегда мне так везет, — мрачно подумал я. — Наконец-то я доказал, что хоть в чем-то Шейри не права — а именно в том, что умру я прямо сегодня. И оказывается, самому событию смерти предшествует огромное количество боли".

Руками я крепко держал копье там, где оно пронзило живот. Пока со всех сторон раздавались завывания, причитания и крики "Позовите лекаря!", и "Поздно! Слишком поздно!", и, конечно, "Убить суку!", и все такое…

Я кое-что заметил.

Нечто очень, очень странное.

Крови не было. Она не текла из раны, не собиралась в лужу под креслом. Я не заметил вообще никакой крови.

Зато я заметил, как больно жжет алмаз у меня в груди. Сначала я как-то об этом не задумался, пытаясь понять, почему на руках у меня нет ни густой красной жидкости, ни собственных внутренностей. Но потом у меня появилась слабая мысль, что, наверное, тут какая-то связь… и эта связь предполагала потрясающие возможности.

— Держись, любовь моя! Держись! Терпи, хоть тебе и больно! — всхлипывала Кейт.

— Мне… не больно, — произнес я медленно.

Кейт меня не поняла.

— Он умирает! Он уже не чувствует своего тела! Его сковал предсмертный паралич!

Мое терпение лопнуло, и я так сильно оттолкнул Кейт, что она, склонившаяся надо мной в уверенности, что помогает мне достойно умереть, была совершенно ошеломлена. Ко мне направлялись Охлад и Кабаний Клык, хотя было уже слишком поздно. Что толку защищать кого-то, когда стрела (или копье, как в моем случае) уже поразила цель?

Наконец истеричные люди в толпе начали по одному замолкать, во дворе повисло ошеломленное молчание, я поднялся на ноги, а копье все еще торчало у меня из живота. Я не знал, что их больше потрясло: то, что не было видно крови, или то, что я встал на ноги. Одно могу сказать — когда я выпрямился, все глаза смотрели на меня, а все уста молчали.

Я глянул на Шейри. По бокам от нее стояли стражники, свирепо стискивая ей руки, третий встал сзади, прижимая к ее горлу кинжал — он в любой миг готов был под нижней челюстью прорезать ей новый рот. Но и они замерли от потрясения, да и сама Шейри выглядела ошеломленной. Это выражение на лице Шейри дорогого стоило, даже копья, воткнутого мне в живот.

И я понял, что сказал Кейт чистую правду. Я не только не видел крови… я не ощущал никакой боли. Все, что я чувствовал, — это жжение от камня в груди, но даже оно было безболезненным. Оно словно… давало мне силы.

Медицинская подготовка, которую мне пришлось пройти (в основном она касалась вопросов выживания после ранения на поле боя), научила меня, и совершенно недвусмысленно, что ни в коем случае нельзя делать одного — а именно вытаскивать копье из раны в животе. Если такая рана не кровоточит, то, как только ты попытаешься вытащить копье, кровь забьет фонтаном, и очень возможно, что вместе с копьем ты вынешь и половину собственной требухи. Но я испытывал странное ощущение подъема, полной уверенности. Решив наплевать на логику и здравый смысл, я взялся за копье обеими руками и дернул изо всех сил.

Раздался оглушительный визг.

Мне подумалось в первый миг, что это кричу я сам… То есть я уже настолько не принадлежу себе, что кричу, сам не осознавая этого. Но потом я даже развеселился, поняв, что звук исходил от Морданта. Хролик спланировал с высокого шпиля крепости прямо на виселицу и, качая головой, исторгал из груди этот странный крик, похожий на птичий.

Вот так я и стоял там — слушая крики Морданта и держа в руках копье. Наконечник вышел из моего тела абсолютно чистый — ни крови, ни внутренностей.

Я задрал подол рубахи, чтобы посмотреть на живот.

Он был ровный и гладкий. Ни следа от вонзившегося копья.

Мне надо было все осознать. Убедиться самому. Я глянул на Морданта, а он, словно поняв, что я собираюсь делать, кивнул, и в глазах его снова появилось то самое странное сияние.

Я бросил копье, достал из ножен кинжал и полоснул им себя по руке на виду у потрясенной толпы. Раздались ахи и крики ужаса, но они были скорее инстинктивные, потому что и самые глупые из зрителей уже начали догадываться.

Я увидел, как расходится под лезвием кожа, и на один краткий миг, длиной в удар сердца, подумал, что совершил ужасную ошибку. Но кожа сошлась обратно так же быстро, как и разошлась. Крови не было. Боли не было.

Я не ошибся.

— Меня нельзя убить, — прошептал я и повторил громче, прокричав: — Меня нельзя убить!

— Это… невозможно… — произнес Кабаний Клык. Он подошел ко мне, и видно было, что он не верит своим глазам. Охлад стоял с таким же растерянным видом.

— Такое… не может быть…

— Не может? Не может?

Быстрым легким движением, невозможным для человека с хромой ногой, какая у меня была еще совсем недавно, я перепрыгнул барьер нашей ложи, спрыгнув на землю, и вышел на середину двора. Шейри перестала даже рваться из рук стражников; она смотрела на меня с тем же потрясением, что и все вокруг. Она явно такого не ожидала. Да и кто ожидал? Никто.

Меня охватила волна почти безумной эйфории.

Нет более главной задачи для человеческих существ, чем выживание. Все, что мы делаем, все объясняется им. Мы едим, чтобы выжить. Чтобы выжить, убегаем от опасности. Мы спим, чтобы дать отдых телам после тяжелой работы, направленной на выживание. Мы познаем друг друга плотски, чтобы увеличивать наш род, давая ему возможность выжить. Мне было приятно думать, что мой инстинкт выживания был развит не просто так же хорошо, как у других, но гораздо лучше. Кажется, всю свою взрослую жизнь я только тем и занимался, что изобретал разные уловки, чтобы не дать себя убить.

А сейчас волшебным, чудесным образом это бремя выживания меня оставило. Ну как тут голове не закружиться от радости? Моя голова кружилась, и я хохотал без удержу. Мой смех эхом отдавался во дворе, а может быть, и в каждом помещении замка. Даже Мордант присоединился ко мне — он издавал какие-то удивительные звуки, похожие на кашель.

— Назад, господа! — крикнул я громко… гораздо громче, чем надо бы, учитывая, что я стоял всего в двух футах от них. — Она ничего мне не сделает!