Елизавета Дворецкая - Огненный волк

В сенях кто-то поскребся, потом дверь приоткрылась, и в избу заглянула белесая лохматая голова Востреца.

— Ты здесь! — с удивлением и облегчением воскликнул он, увидев Милаву. — Лиха же ты спать!

— Я и сама не знаю… — со стыдом начала было оправдываться Милава, и вдруг все пережитое ночью ярко вспыхнуло в ее памяти. Словно подброшенная, она резко села на лавке и посмотрела на Востреца широко раскрытыми глазами.

— Я ведь ходила! — шепотом выдохнула она. — Я услышала!

— Да ну!

Вострец сел на край лавки, и по его лицу было видно, что он и сам мало верил в смысл и успех всей затеи. Косясь на дверь, торопливым шепотом Милава передала ему события прошедшей ночи и свою беседу с Еловой. Вострец слушал и жадно впитывал каждое ее слово, как сухая земля долгожданный дождь.

— А-а! Лягушка трехголовая! — протянул он, осмысливая услышанное, когда Милава закончила. — И смелая же ты! — добавил он с восхищением — он не ждал от сестры такого, — и даже с некоторой завистью.

— Да какое там смелая! — отмахнулась Милава от незаслуженной похвалы. — Я со страху себя не помнила, овечьим хвостом всю дорогу дрожала! А уж как Ырку заслышала…

Милаву передернуло от этого воспоминания, словно на спину плеснули холодной водой. Вострец завистливо вздохнул — мечтая о подобных чудесах, он и не помнил ни о каком страхе.

— А что же меня не разбудил никто? — спросила Милава.

— А я-то думал, что вместо тебя Спорина пошла да сгинула, — ответил Вострец.

— Спорина! — изумленно повторила Милава и снова оглянулась на пустую лавку сестры. — Она-то здесь при чем?

— Вот так — спать до полудня! — Вострец усмехнулся. — Все на свете проспишь. Ее ж нигде сыскать не могут! Уж все займище обыскали, весь лес обкричали. Как в воду!

Светлая Белезень и правда знала, где искать Спорину. В нескольких верстах ниже по течению к молодой гибкой иве был привязан легкий осиновый челнок, помнящий девушку из рода Вешничей и парня с оленьими рогами в вышивке рубахи. На красной заре Здоровец вошел во двор своего отца, ведя за руку девушку без ленты на голове. В другой руке она держала маленький узелок, то и дело поправляла выбившиеся волосы, падающие на глаза. Не так она думала войти в дом жениха — невыкупленной, неотпущенной, получившей благословение только Дуба и Светлой Белезени. Путь назад ей отрезан, а как ее примут здесь?

Здоровец поднялся с ней на крыльцо, а там взял на руки и перенес через порог. Домашние духи не слышали, как чужая женщина ступила на их обиталище, она сразу появится в доме, словно родится в нем и будет своей. Все домочадцы Закрома бросили утренние дела и молча встали каждый на своем месте. Все уже понимали, что произошло.

Закром, еще с мокрой, клоками торчащей после умывания бородой, вышел вперед, обтирая лицо рукавом рубахи.

— Отец! Мать! Родичи мои и чуры! — заговорил Здоровец, кланяясь во все стороны. Голос его был тверд, а лицо угрюмо и решительно. — Я привел себе жену, которую мне дала Мать Макошь. Примите ее в дом!

Они поклонились вдвоем и застыли, ожидая ответа. Закром помолчал.

— Род не отпустил ее? — спросил он наконец у сына. — Ты взял жену без ведома ее родичей?

— Род ее не может сдержать слова! А сама она согласна. Мы были обручены по обычаю, перед богами и предками на нас нет вины!

— Род потребует ее назад.

— Мы дадим за нее вено [144] вено— выкуп за невесту .

— И правда, отец, ведь наша девка! — сказала жена Закрома. — Давно сговорились, давно бы и свадьбу играть! А Вешничам какие теперь свадьбы — так что же нам, без невестки оставаться?

— Погоди, мать, — ровным голосом ответил жене Закром. — Надо спросить у рода. Если Вешничи приедут требовать назад свою дочь — захотят ли наши силой отстаивать ее?

— Да у них в роду каженник! — вступил в беседу дед. — Да ведь ей он брат родной! Как бы и на ней не было сглазу! И нам принесет беду!

— На кого наведен сглаз, того очистить можно! — снова сказала хозяйка, и Спорина посмотрела на нее с благодарностью.

— Зовите родню! — велел Закром младшим детям, и трое подростков, с раскрытыми ртами слушавшие, гурьбой кинулись вон из избы. — Пусть род решает.

Вешничам не понадобилось много времени для того, чтобы напасть на след. И Лобан, и Берестень помнили о своих обязательствах перед Боровиками. Непонятным оставалось только одно — ушла Спорина добровольно или ее увезли силой?

— Не позволим наших девок умыкать! Нам обида большая! Вернем! — шумели мужики, потрясая кулаками, а кое-кто и топорами.

Вскоре десяток долбленок отплыло от берега и потянулось вниз по Светлой Белезени. В поход вышли все мужчины и парни Вешничей. В переднем челноке сидела на носу Елова, держа в руках Оборотневу Смерть. После того как она не причинила вреда чуроборскому оборотню, многие усомнились в ее силе, но Елова твердила, что сила священной рогатины осталась прежней. В таком важном деле без нее никак нельзя было обойтись. Перед отплытием ведунья угостила Оборотневу Смерть кровью зарезанной курицы, и кровь еще блестела, подсыхая, на острие, пачкала колени ведуньи.

Завидев вереницу лодок еще на реке под займищем Боровиков, несколько мальчишек кубарем скатились с прибрежных ив и бросились бежать. Боровики ждали гостей, и это убедило Вешничей в том, что они на верном пути.

— Не будем все же раздориться! — уговаривал старейшину Лобан. — Ведь сговорили девку подобру — вено возьмем, и пусть себе живут.

— Не спустим бесчестья! — перебивал его старший брат Бебря, воинственно встряхивая топором. — Давным-давно такого не было у нас, чтобы девок умыкать! Мы не дикая пущень, что по-иному и не женится! Нынче одну девку, завтра трех, потом и за скотину возьмутся — приходи, кому не лень, бери у Вешничей, что приглянется! Пращурам нашим стыд!

И мужчины согласно шумели — исчезновение Спорины всем показалось нестерпимой обидой и позором.

— Русалочий дух! — бормотала Елова, не оборачиваясь, поглаживая ладонью рукоять рогатины. — Хотели одному кровь зажечь, а загорелось у всех. И Оборотнева Смерть сама крови хочет!

Над воротами займища Боровиков были укреплены оленьи рога, а перед ними стоял на дороге старейшина, Укреп. На нем была рубаха из оленьей кожи, расшитая красными узорами, которую старейшина надевал только по важным случаям, во время обрядов, а в руке его вместо обычного посоха был резной, с навершием из оленьего рога. По виду Укрепа Вешничи поняли, что старейшина приготовился к важному разговору — к утверждению мира, к объявлению войны? Крики умолкли, топоры спрятались, вперед вышли Елова со священной рогатиной и Берестень.

— Мир и достаток пребудут с вами вовек! — заговорил Берестень, приблизившись к воротам.