Кэтрин Фишер - Архон

Где-то совсем рядом послышался голос Шакала:

— Видимо, я опять должен тебя благодарить.

— Ты удержал мальчика.

— Инстинкт. Нельзя же позволить Богу упасть. — Помолчав мгновение, грабитель спросил: — А что случилось?

— Ничего. Веревка сама лопнула, — сказал Сетис. И добавил: — Ты расскажешь Орфету?

— Ты сам должен ему рассказать.

Сетис ничего не ответил. Его напряженный взгляд устремился на вершину.

— Я ее вижу.

— Там, наверху? И что же ты там видишь? — полюбопытствовал Шакал.

Голос юноши осип от усталости, он дрожал всем телом от холода и облегчения. Обхватив себя руками за плечи, он обернулся.

— Звезду. Третью звезду.

Она была спрятана глубоко внутри. Звезда упала на гору и проделала в ней глубокую скважину. Мощный удар мгновенно испарил каменные породы, выжег исполинскую рану, которая теперь расстилалась перед ними, как дорога, широкая и ровная, еще дымящаяся.

Дорога вела их в недра горы. Шакал осторожно шел впереди, его высокий силуэт отчетливо вырисовывался среди путаницы смутных отражений на прозрачных стенах. Куда ни кинь взгляд, повсюду их преследовали призрачные образы самих себя. Кое-где в кристаллическую породу внедрялись валуны, виднелись крохотные насекомые, прожилки минералов, возможно, даже золота. У одной из таких прожилок Шакал надолго остановился, прикоснулся ладонями к стене, всмотрелся пристально. Потом пожал плечами и отошел.

— Слишком глубоко, — пробормотал про себя.

— Его оттуда не добыть, — сказал Сетис.

Грабитель могил взглянул на него задумчиво.

— Наверное, госпожа Мирани была права. Серебро и золото — это, скорее всего, только предлог. Лис, например, набил полные карманы обломками алмаза.

Орфет нес Алексоса. После падения мальчик совсем обессилел и потерял интерес к жизни, он охотно ехал на спине у толстяка, крепко обнимая его за шею и прижавшись щекой к лысому затылку. Орфет на ходу напевал себе под нос, и в гулком туннеле тихий звук обрастал раскатистым эхом.

Проход в глубинах алмазного мира был безмолвен. Стены переливались миллионами оттенков синего: в них сквозила синева неба и моря, яичной скорлупы и далеких облаков, лазури и сапфиров, водяного платья Царицы Дождя, ее волн, муссонов и штормов. Маленькой игрушечной коляски, которую Сетис когда-то смастерил для Телии. Платья, которое было на Мирани, когда она вышла из гробницы.

Дорога уходила вверх, сначала полого, потом всё круче. Шакал подал руку Орфету, и музыкант, запыхавшийся под тяжестью мальчика, благодарно ухмыльнулся. В алмазных стенах открывались скважины, они росли вдаль и вширь, переплетались, пронизывали расплавленную гору, будто лабиринт. Путь дальше словно пролегал внутри гигантской каменной губки.

Но ведь звезда очень маленькая, неужели ей под силу сотворить такое? Сетис недоумевал.

Она пылала внутри каменной толщи. Красная, будто раскаленная медь. Уже много часов они шаг за шагом приближались к ней. Пронизанная порами скала сделалась лиловой, отливала пурпурным, алым. Свирепый жар опалял лицо и руки, не давал приблизиться. Неужели, пройдя столь длинный путь, они не сумеют прикоснуться к звезде? Как вынести эту боль?

В конце туннеля Шакал остановился. Вместе с ним замерли тысячи переливчатых отражений. Впереди открылась пещера размером с небольшую комнату, вся состоящая из бесчисленных граней, отшлифованная до блеска чудовищными силами, скрытыми в падающей звезде. А на полу, багровая, как раскаленный уголек, ждала сама третья звезда.

Ей причесали волосы и принесли нарядное облачение. Она много раз видела его на Гермии. Теперь ей самой предстоит его надеть.

Она встала. Туника из тончайшего белого льна перетекала тысячами складок. Оцепенело, будто во сне, она протянула руки.

Какое же оно тяжелое, платье Царицы Дождя! Голубое, плещущееся, как море, усеянное мириадами хрустальных капелек, покачивающихся в унисон, и в глубине у каждой капельки мерцает радуга.

Она обернулась. Рабыня, не глядя на нее, застегнула платье.

Ни одна из рабынь не смотрела на нее, не разговаривала.

Это входит в ритуал, объяснил Корет. Полная луна, высокий прилив, молчание. Не принимать пищи, ни с кем не разговаривать, ни с кем не встречаться взглядом. Двенадцать часов спать в одиночестве в Храме. Вымыться с ног до головы в трех очистительных купелях: из черного базальта с морской водой, из розового мрамора с пресной водой, и напоследок в самой маленькой — в золотой купели с драгоценной дождевой водой.

Когда-то этот ритуал проделывала Гермия. Где она сейчас? О чем думает? Мирани содрогнулась. Гнев Девятерых будет неумолим.

Ее умастили девятью благовонными маслами, надели на руки девять колец, на шею — девять тонких серебряных обручей. Она покорно терпела. Запах ее тела стал иным, кожа — непривычно гладкой. «Это всё еще я», — в отчаянии сказала она, выдав непрошеную мысль, но ответа не получила. Ответа не было с тех самых пор, как маленькая ладошка выскользнула из ее руки. «Доверься мне», — сказал он, но теперь ей было страшно, хотелось закричать: «Погоди! Я передумала!» Если он больше не станет с ней говорить, неужели придется всю жизнь притворяться? Неужели она станет такой же, как Гермия?

Мирани обернулась.

На нее с подставки взирали темные глазницы маски Гласительницы. Хрустальные подвески, перья и лазурит, прекрасное спокойное лицо, на скулах выгравированы свернувшиеся в кольца змеи. В разверстой прорези на уровне рта гулял ветерок.

— Не думала, что предательницей станешь именно ты, Мирани.

На миг мелькнула страшная мысль: будто ядовитый шепот исходит из уст Бога.

Но, обернувшись, она увидела Ретию.

— Мирани!

Сетис обернулся. Это слово слетело с губ Алексоса. Мальчик открыл глаза, соскользнул со спины Орфета, неуверенно встал на ноги. Заметив, что на него смотрят, протер заспанные глаза.

— Надо спешить.

— Она в беде?

Алексос, как будто не слыша, показал на звезду.

— Вот она, господин Шакал. Если она тебе нужна, бери.

Грабитель могил ответил:

— Она раскалена докрасна, Архон. Даже ты это чувствуешь.

— Она не причинит тебе боли. Честное слово.

Шакал приблизился на шаг, склонился. Огненное сияние озарило ему лицо, воздух колыхался жарким маревом. Звезда алела, как уголек. Шакал потянулся к ней, но тотчас же отдернул руку.

— Поберегу пальцы, — сухо сказал он. — Они мне еще пригодятся.

Алексос обернулся.

— Тогда ты возьми ее, Сетис.

Сетис подошел к мальчику, но произнес только:

— Ты сам им скажешь или должен я?

— Никто ничего не должен говорить. — Алексос был грустен.