Робин Хобб - Дорога шамана

— Ты не найдешь здесь ответа. Они не знают, почему это делают. Другие им приказывают, а потом платят за работу. Они никогда тут не жили и не охотились. Эти люди пришли сделать то, что им велели. А когда все будет закончено, они уйдут и даже не оглянутся. Лес никогда им не принадлежал, поэтому им не жалко того, что они уничтожают.

Я видел, как тень с могучими рогами медленно кивнула. Существо ничего не сказало, но я услышал суровый женский голос:

— Всюду, куда они пойдут, они будут делать то же самое. Это еще хуже, чем я опасалась. Ты видишь, я была права. Мы должны их остановить.

И снова я проснулся весь в поту, словно у меня вдруг поднялась температура. Я вспомнил бледные пни деревьев, похожие на обломки зубов, и у меня заныла старая рана на голове. Внутри у меня все сжималось от чьей-то чужой боли, такой острой, что я на какое-то время забыл о собственных бедах. Мысли о грядущем показались мне чужими и не очень-то важными. А попытавшись к ним вернуться, я снова заснул.

Я стоял перед трибуналом по стойке «смирно», одетый в парадный мундир, и точно знал, что мне запрещено говорить. Свет из высокого окна падал прямо на лицо и слепил глаза, вся остальная комната тонула во тьме. Я чувствовал под ногами холодный пол. Все мои ощущения сохранились, но при этом я ничего не мог сделать — только стоять и с ужасом слушать, как голоса у меня над головой обсуждают мою судьбу. Они раскатывались по комнате многократным отраженным эхом, и я не различал слов, однако знал, что судят меня.

Неожиданно прозвучал ясный и четкий голос:

— Мальчик-солдат.

Он явно принадлежал женщине, и я удивился.

— Да, мадам.

Голос молвил с мрачной торжественностью:

— Мальчик-солдат, ты должен был их остановить. Ты это сделал?

Я поднял глаза, пытаясь хоть что-нибудь разглядеть, но темнота надежно скрывала от меня моих судей.

— Я поддался общему настроению. Когда нас позвали, я выбежал вместе с остальными и присоединился к драке. Мне очень жаль. Я не сумел самостоятельно оценить ситуацию и не показал качеств, необходимых настоящему командиру. — Мне стало невыносимо стыдно.

Пока я стоял, отчаянно пытаясь оправдаться, я услышал вдалеке бой барабана и повернул голову, чтобы посмотреть, откуда он доносится. В следующее мгновение я свалился с кровати и очнулся, лежа на холодном полу нашей спальни. Меня разбудил сигнал побудки. Я чувствовал себя разбитым, будто не спал вовсе. Все тело у меня было покрыто синяками и болело — печальное напоминание о вчерашней глупости.

В голове еще сохранились обрывки сна, совершенно не способствовавшего улучшению настроения. Остальные поднимались так же медленно и с трудом, как и я. И никто не знал, что делать дальше. Должны ли мы по-прежнему находиться в казарме и неужели нас опять оставят голодными? Мой бедный желудок жалобно заурчал, требуя еды, ему было все равно, опозорился его хозяин или нет. Я оделся и побрился, не обращая внимания на синяки и ссадины на лице, и вскоре был готов встретить новый день. Вопрос, который мучил нас всех, задал Спинк:

— Как вы думаете, нам стоит спуститься вниз и идти на завтрак, как будто ничего не случилось, или ждать здесь, пока не позовут?

Ответ пришел скоро. По лестнице взлетел довольно потрепанный капрал Дент и заявил, что мы должны немедленно построиться на плацу. Нас разбудили раньше, чем обычно, поэтому мы успели привести себя в порядок и выглядели вполне прилично, даже Орон и Джаред. Орону, правда, пришлось застегнуть куртку поверх висевшей на перевязи руки, а Джаред, казалось, еще не совсем пришел в себя после вчерашнего, но зато наш дозор вышел на плац в полном составе.

Утро выдалось холодное и хмурое. Мы стояли, глядя на занимающийся рассвет, и ждали. Затем раздался сигнал горна, а мы продолжали стоять, вытянувшись по стойке «смирно», и ждать. Я замерз, страшно хотел есть, а самое главное, был ужасно напуган. Когда наконец появился полковник Стит, я испытал одновременно и облегчение, и самый настоящий ужас. Не меньше часа он читал нам лекцию о традициях каваллы, чести Академии и ответственности каждого за свое подразделение. Он очень подробно объяснил нам, как сильно мы провинились. А потом пообещал всем суровое наказание за вчерашнюю драку, а зачинщиков с позором изгнать из стен Академии. Уже к середине его речи я почувствовал, что и надежда, и аппетит оставили меня.

Мы мрачно шагали на завтрак и с печальным видом вошли в непривычно тихую столовую. Мы дружно принялись за самый обычный завтрак, какой нам подавали каждый день, но он показался еще безвкуснее, нежели обычно, и, несмотря на голодные спазмы, терзавшие меня всю ночь, я довольно быстро понял, что больше не могу проглотить ни крошки. За столом почти никто не разговаривал, только все без конца переглядывались. Кого из нас посчитают зачинщиками драки и выгонят из Академии?

Вернувшись в казарму, чтобы взять книги для утренних занятий, мы первым же делом увидели ответ на свои вопросы. В учебной комнате стояли три собранных сундука. Моего среди них не было, и я испытал такое невероятное облегчение, что мне даже стало стыдно. Джаред смотрел на свой сундук с тупым безразличием. Видимо, все еще находясь под воздействием успокоительного, он не до конца осознавал размеры свалившегося на него несчастья. Трент медленно осел на пол и, не говоря ни слова, закрыл лицо руками. Лоферт, тощий, не слишком умный парень, который вообще редко открывал рот, простонал:

— Это нечестно! — Оглядываясь по сторонам, он искал у нас поддержки. Потом повторил громче: — Это нечестно! Что я сделал такого, чего не делали остальные? Почему я?

Этого никто не знал, и, думаю, мы все в глубине душиспрашивали себя, почему выбрали не нас. Вскоре появился капрал Дент, объявивший, что нам пора на занятия. Затем он сообщил, что Джаред, Трент и Лоферт переедут в меблированные комнаты в городе. Отцам всех троих уже отправлены письма с известием об отвратительном проступке их сыновей. Начав строиться, мы почувствовали себя ужасно — нас стало девять, а ведь совсем недавно было двенадцать. Капрал отвел нас ускоренным маршем на первый урок и оставил около двери класса. Войдя внутрь, Трист тихонько проговорил:

— Ну, вот нам и первое отчисление.

— Да уж, — согласился Рори. — И должен признаться, я очень рад, что отчислили не меня.

Мне было гадко и стыдно, потому что я ощущал то же самое.

Жизнь в Академии вошла в прежнюю колею, и привычная рутина подействовала на нас, словно лекарство на кровоточащую рану. Вскоре пустые койки и наш поредевший дозор, что особенно бросалось в глаза во время строевой подготовки, больше не казались нам чем-то странным и непривычным. Внешне почти ничего не изменилось, но в глубине души мое отношение к Академии и даже к кавалле стало другим. Ничто больше не казалось мне надежным и прочным, и я не мог быть уверен ни в своем будущем, ни в дружбе, ни в понятиях чести. Я стал свидетелем того, как всего за один день мечты и чаяния трех юношей были разрушены в прах. И не сомневался, что такое легко может произойти и со мной.