Игорь Ковальчук - Скиталец

— Я не француз, — сказал он.

— Ну да, конечно, ты же воин короля Риккардо! — обрадовалась девица, ловко управляясь со словами французского языка. — Ты англичанин. Но английского я не знаю.

— Оно и понятно.

Дик все ломал голову, где же он ее видел. Лицо не казалось ему знакомым, а вот голос… повадки… и волосы…

А она, словно почувствовав его мучения, отступила на шаг и с улыбкой назвалась:

— Джиованна. Джиованна. Ты помнишь? Мы ехали из аббатства Святой Троицы. Ты вез меня в мою деревню почти с самого ложа короля Риккардо. — И прыснула. Казалось, то, что прежде вызывало у нее дрожь колен, бессильные слезы и желание броситься в омут, теперь стало лишь поводом для шуток.

А он вспомнил. Конечно, это же та самая девушка, которую приказал поймать и привести к себе его отец и король. Та самая, которую он пожалел, насыпал полную горсть золота и довез до дома, потому что сомневался, что она пешком доберется до родительского крова живой и невредимой. Он уже почти забыл это происшествие. А она, оказывается, помнит.

— Добро пожаловать, — твердила Джиованна. — Входите и будьте гостями. Ты должен посмотреть мое хозяйство, воин. Если бы не ты, у меня не было бы ни мужа, ни трактира. Входите, входите, не по жалеете. У нас лучшие колбасы в Калабрии. — И убежала в трактир. Видимо, готовить угощение.

— Где-то я это уже слышал, — пробормотал Трагерн, подтягивая своего меринка к коновязи. Он растерянно оглянулся на друга — такое радушное и настойчивое приглашение его даже испугало.

Дик заметил его взгляд и мотнул головой:

— Ну заводи коня. Мы же все равно собирались где-нибудь остановиться на отдых.

Полный сомнений и самых мрачных предположений, друид повел всех трех коней на конюшню. Арабский жеребец, принадлежащий Серпиане, немного нервничал. Он оглядывался и поджимал задние ноги. Но хозяйка впервые не обращала на него никакого внимания. Она холодно смотрела на Дика.

— Я вижу, ты ее знаешь.

— Знаком, — согласился он, медля у коновязи.

— Ты не хочешь говорить об этом? Мне не вставать между вами?

Молодой рыцарь с удивлением смотрел на свою возлюбленную. Ее губы дрожали, а во взгляде была такая ярость, какой он прежде никогда не видел, тем более у нее, мягкой и всегда сдержанной. Но пламя ее ярости соседствовало с таким холодом, что даже притронуться к ней было страшно.

— О чем ты говоришь? Джиованна, в конце концов, замужем.

— Это единственное, что тебя останавливает?

Он посмотрел на нее:

— Я думал, мои слова для тебя все-таки что-то значат. Я говорил, что люблю тебя. Впрочем, могу и повторить. Причин сомневаться во мне, кажется, у тебя нет никаких.

— Никаких причин? Эта замужняя женщина вешается тебе на шею!

— Итальянки очень импульсивны. У меня с ней ничего не было.

— Тогда почему?!

— Помнишь, как мы ехали с королем по Калабрии в Мессину? Близ Мелиды он приказал своим людям прихватить трех девиц. Джиованна была в их числе.

Ярость из взгляда Серпианы постепенно ушла, как огонек свечи, на который дули-дули и наконец задули. Губы ее все еще дрожали, но Дику показалось, что это происходит уже по другой причине, нежели раньше.

— Так вот что она имела в виду, говоря о ложе короля Ричарда? Странное у нее отношение к случившемуся. Со смехом…

— Тогда у нее было другое отношение.

— Так это ты способствовал возвращению ее веры в лучшее? — язвительно произнесла девушка. Казалось, она провоцирует его на грандиозную ссору.

Ему это надоело.

— Прекрати, — сказал он.

Она осеклась. Неизвестно, что было в его голосе такого, но она немедленно подчинилась, и не со злостью или раздражением. И то и другое ушло в один миг, словно по мановению руки мага. Осталось только смущение. В этот момент он видел ее насквозь: его возлюбленная мучилась сомнением — порвать с ним или нет, — и скандал мог облегчить ей выбор. Она жаждала хоть какого-нибудь выхода, неустойчивость ситуации была для нее тягостна.

Дик взял ее ладонь в свою и мягко поцеловал. В его поцелуе была только нежность, только восхищение и признание того, что она — первая и единственная, выше всех первых и единственных на свете. Серпиана зарделась.

— В ту ночь я вывел Джиованну из аббатства Святой Троицы и повез в деревню. У нас был очень короткий разговор. Я говорил ей, что случившееся — не повод ставить на себе крест, что удача еще повернется к ней лицом. Еще я дал ей денег. Золото. Не помню, сколько. Это все.

Девушка кивнула в знак того, что верит, и он заметил, что ее глаза стали еще больше от напитавшей их соленой влаги.

Из низенькой дверки трактира вынырнула Джиованна с огромным блюдом на ладони правой руки и со свернутым грубым покрывалом в левой. Она радушно улыбалась.

— Решили на солнышке остаться? И правильно. — Итальянка махнула тяжелым покрывалом. — Вон там, под виноградными лозами, будет очень даже уютно.

На утоптанную траву ложилась резная тень от листьев винограда, по крепко вкопанным шестам тянущегося к небу. Джиованна расстелила покрывало прямо на земле, ловко управляясь левой рукой, и аккуратно поставила поднос. Оплетенная соломкой фляга кьянти, стопка горячих лепешек, колбаски, жареные перцы и кружочки моркови, соленый овечий сыр, большой кусок пирога с эндивием, спелыми оливками и изюмом… Это был замечательный ужин. Улыбающаяся итальянка с поклоном подала Серпиане тонкостенный глиняный бокал, и та, растерявшись, взяла его.

— Попробуйте, — предложила итальянка. — Лучшее кьянти из того, что могут предложить в деревенских трактирах. Густое и сладкое. Попробуйте, синьора.

— Ана! — Из-за угла трактира вывернул Трагерн и замахал рукой. — Иди успокой своего жеребца!

— Что такое? — Девушка вскочила, едва не плеснув себе на юбку вином. — Он разносит конюшню?

— Пока нет. Но есть уже отказывается.

— Вот капризная скотина, — пробормотала Серпиана, сунула Дику свой бокал и побежала кормить жеребца, которого называла Адэурон.

Джиованна проводила ее взглядом и прыснула.

— Что ж за конек такой? — спросила она.

— Арабский, — объяснил Дик. — Породистый и в самом деле очень капризный.

— Это тот черный красавец с длинной гривой? Я сперва решила, что он твой.

— Я подарил его невесте.

— Она все еще твоя невеста? Ты так долго терпишь? — Итальянка залилась смехом. — Вас, французов, не поймешь.

— Я англичанин.

— Ах, да. Я помню.

— А ты, я вижу, пристроилась, как я и предполагал.

— Ты был прав. Нашелся и на меня охотник. — Она вновь рассмеялась. Похоже, в этот солнечный день у нее было не менее солнечное настроение. — Даже не один. Видел бы ты, как я выбирала. Когда сперва за меня посватался наш деревенский бортник, мать меня ругала: мол, выходи, пока зовут, кому ты, порченая, нужна.