Алексей Пехов - Фэнтези 2007 [сб.]

— Арно-о-о-о...

Нет, меня не заманивают. Глупо заманивать и не пускать... Голос зазвучал неожиданно — громкий и бесстрастный. Зазвучал у меня в голове.

— Уходи, человек!

И тут же возникло крайне неприятное чувство — словно когтистая лапа залезла в череп и небрежно перемешивает мозги.

Прости, Ла-Пуэн, ты был неплохим летописцем... Но мне совсем не хочется узнать, какие песни пела принцесса и ЧТО выползает отсюда по ночам...

Не знаю, сколько я простоял у прозрачной стены. Чувство времени утратилось абсолютно...

Нет и не было никаких лесных монстров, думал я. Есть один-единственный монстр, но растущий медленно и иначе, чем люди... Сначала отрастивший руки — слепо тянущиеся, ощупывающие мир, невзначай убивающие букашек-людей, оказавшихся между пальцами. Потом ноги, слепо топчущие все и всех... Потом что-то еще... Чем для монстра — нет, для МОНСТРА — служит, к примеру, Белая Слизь? Желудочным соком? С Прыгучей Смертью все понятно — блохи, мелкие паразиты...

А мозг зреет здесь. Зреет в чреве Иветты.

— Уходи, человек! — вновь загремел голос в моей голове. — Уходи и никогда не возвращайся! Ты помог мне — и я отпускаю тебя!

У нечеловеческого мозга должны быть нечеловеческие мысли... Кто переводит их в доступные мне слова и выражения? Я сам? Или то, что уцелело от Иветты? Какая разница... Потому что слова — ложь. ЭТО не пускало меня сюда. И не выпустит обратно. Лишь здесь — именно здесь, на верхнем этаже донжона, Он (Она? Оно?) не может дотянуться до меня... Пока не может. Точно так же человек не сможет добраться до шустрой букашки, заползшей ему в ухо...

Но патовая ситуация не продержится долго. Я давно слышал легкий шум на ступенях винтовой лестницы. Что-то неторопливо и уверенно ползло сюда... Щупальце, тонкий отросток, которым Монстр решил поковырять в ухе? Неважно...

Иветта вновь открыла глаза. Вновь заговорила:

— Арно... Милый... Подойди, возьми меня за руку... Невидящий ее взгляд смотрел куда-то в сторону, мимо меня.

— Я здесь, я с тобой... — ответ наконец прозвучал, но она его не услышала.

Хотелось выть. Звуки на лестнице стали слышнее.

Оставался последний шанс. Вернее, призрак шанса... Я снял с шеи золотой амулет — отнюдь не уверенный, что он сработает. Но помог ведь пробраться в замок... Не знаю, что за магия в нем заключена. Никто не накладывал никаких заклятий на золотую безделушку — она всего лишь висела на шее Иветты в первые три месяца ее беременности.

Медальон пролетел сквозь преграду, словно ее не было. Упал у ножки кресла.

Я тут же шагнул вперед — и вновь натолкнулся на невидимую стену. Похоже, она преграждает путь людям, но никак не предметам... Сходить бы за арбалетом-атуром... Но что-то подсказывало: второй раз тем же путем не пройти. Даже если меня не убьют на лестнице, при спуске, — наверняка прозрачная преграда встретит гораздо раньше... В конце концов, и Виайль, и остальные не были пажами-молокососами, взирающими на принцесс с немым почтением.

Метну обломок меча — и будь что будет. Прости, милая...

— Не делай глупостей, — холодно посоветовал голос. — В лучшем случае оцарапаешь. Но тогда уйти тебе никто не позволит.

Однако я упрямо собирался сделать глупость — потому что не мог придумать, что можно сделать еще... Собирался и никак не мог собраться. Рука с обломком меча трижды поднималась и трижды опускалась... Не для этого ли Монстр Буа сохранил в неприкосновенности лицо и голос Иветты? Если так — то он плохо знает лорда Рейнольда д'Арноваля, сьера де Равье, де Барсэтт и де Кампе-Флош, властелина Трех Озер и Великого герцога Аргайлского в изгнании... Проще говоря — меня. Слишком многое осталось за спиной, слишком много мертвых... И мертвая Изабо... Моя Изабо... Партия проиграна, и королева потеряна, — неужели безмозглая тварь считает, что моя рука не смахнет с доски последнюю пешку — эту милую глупую девочку?

Смахнет!

И будет ничья. Маласкарская ничья — ни мне, ни тебе...

Смахнет, но...

Но обломок опустился в четвертый раз.

Я понял, что все-таки умудрился полюбить ее... Глупо... Глупо и недопустимо для человека, решившего мечом проложить путь к трону. Еще глупее понять такое теперь.

Я смог бы, я убедил бы сам себя — здесь нет Иветты, здесь принявший ее облик Монстр... Но ее голос, ее прежний голос, постоянно звавший меня по имени...

Звуки с лестницы доносились, казалось, уже из-за двери. Что бы там ни ползло — доползло... Петли вновь скрипнули еле слышно. Я понял, что сейчас меня начнут убивать. Но не обернулся. Не осталось сил бороться — махать обломком меча, пускать в ход оставшиеся заклятия... Все ставки проиграны, осталась только жизнь... Зачем? Все когда-то умрут... Жил глупцом и погибну глупцом — но хотя бы глядя на лицо Иветты, а не на мерзкое щупальце или ложноножку.

Словно бы серебристая молния рассекла воздух над моим плечом. И ударила в алую ткань, точно в центр. Монстр содрогнулся — и бесконечно долгий миг ничего не происходило... А затем увенчанное головой Иветты нечто разлетелось. Разлетелось по всей полукруглой комнате: трепещущими кусками, зловонными ошметками, заляпавшими потолок кляксами, и чем-то еще — мерзко шевелящимся и не имеющим названия ни в одном языке.

Я обернулся — медленно-медленно. Маньяр столь же медленно разжал пальцы. Самобой звякнул об пол. Следом с глухим стуком ударилась о камень голова сенешаля. Он лежал, наполовину проползя в дверь, и тело изгибалось под невозможным углом... Похоже, твердость сохранили лишь кости черепа, рук и верхней части грудной клетки.

Донжон ощутимо вздрогнул. Послышался противный скрежет сдвинувшегося с места камня.

Маньяр поднял голову, встретился глазами со мной. Губы шевелились медленно и совершенно беззвучно, но я понял.

— До-бей-ме-ня...

Я отвернулся. Костолом дарит почти безболезненную смерть. Сначала — Иветта.

Невидимый барьер исчез.

Удивительно, но она все еще была жива...

Крови не виднелось, ни капли, — по крайней мере человеческой крови. Но уцелевшие отростки, уходящие в стену, продолжали питать то, что осталось от Иветты. И — во взгляде и словах появилась осмысленность... Это оказалось страшнее всего.

— Милый... Как хорошо, что ты вернулся... Возьми меня за руку...

— Я держусь за нее, — соврал я непослушными губами.

— Я не чувствую... Я болела, я очень сильно болела, я не могу жить в разлуке с тобой...

— Теперь мы всегда будем вместе, милая...

Она говорила еще и еще, голос слабел с каждым словом.

О том, как ей было тоскливо и одиноко без меня, и какие ее мучили кошмарные сны, и как теперь все будет хорошо...

Я отвечал: да, все будет прекрасно, милая, твой отец дал согласие на брак, и у нас родится прекрасный малыш, и мы всегда будем вместе...