Жан-Луи Фетжен - Ночь эльфов

Игрейна попыталась что-то возразить, но он остановил ее, чуть сильнее сжав ее руку.

– Да, я знаю… герцог тебя к этому принудил, из-за своей жажды власти и любви к роскоши. Ты ничего не могла поделать, не так ли? Конечно, святая предпочла бы смерть, но мы ведь не святые, правда?

Игрейна не отвечала. В горле у нее был комок, к глазам подступали слезы.

– Истинная вера – это великая борьба, – продолжал епископ. – И эта борьба тысячекратно превосходит превратности нашего жалкого существования. Испытание, которое Небо тебе посылает, может в конечном счете обернуться благом… Кто мы такие, чтобы судить о воле Божьей? Domini viae impenetrabiles sunt… [7]Каждый из нас должен служить Господу на свой лад, ради того чтобы слово Божье проникло во все сердца человеческие… Ты понимаешь, о чем я говорю?

Он повернулся к юной королеве, и его поразило выражение ее лица. Слезы, сверкавшие в ее глазах, были уже не проявлением слабости, а свидетельством охватившего ее гнева. От отвращения к себе ее всю трясло, щеки ее пылали, губы дрожали.

– Я ненавижу этого человека, – прошептала она. – Я ненавижу этот замок, эту корону и все, что она воплощает собой… Вы думаете, я не хотела умереть? Без брата Блейза я бы уже давно была мертва, гораздо раньше, чем герцог Горлуа осмелился коснуться меня… Еще раньше, чем король был убит! Я была бы мертва уже давным-давно!

Она вырвала руку из руки епископа, резко поднялась, отошла на другой конец комнаты и отдернула кожаный занавес, загораживающий квадратное окно.

– Если вам нужна моя жизнь, дайте мне отпущение грехов, и я с радостью выброшусь из этого окна!

– Нет, нет!

Бедвин сделал умиротворяющий жест, но в его глазах промелькнула тревога,

– Вернись и сядь подле меня, – сказал он. – Ты всего лишь ребенок, ты не понимаешь, чего Господь ждет от тебя. Ничего удивительного… Именно поэтому я здесь. Позволь тебе объяснить…

Игрейна оставалась неподвижной. Рука ее по-прежнему сжимала занавес. Она вздрагивала всем телом, несмотря на летнюю жару. Епископ был достаточно искушен по части женщин, и теперь, глядя на фигуру королевы на фоне окна, освещенную солнцем, он отметил изящную линию ее шеи и белизну кожи, оттененную узким корсажем темно-синего шелкового платья, расшитого серебром, стройность ее талии и округлость бедер – и нашел ее весьма привлекательной.

– Аббат Илльтуд говорил с герцогом, – продолжал он, пытаясь отогнать неподобающие мысли. – Конечно, это не тот муж, о котором ты могла мечтать, но он может стать королем, и он пообещал сочетаться с тобой браком по христианскому обычаю. Ты должна выйти за него замуж, и я заклинаю тебя, чтобы ты это сделала – ради того чтобы истинная вера спасла эту обитель скорби. И тем ты послужишь Богу.

При звуке имени святого человека в глазах Игрейны зажглась слабая надежда. Значит, брат Блейз, ее духовник, сдержал слово и сообщил о ее деле тем, кто обладает наивысшей духовной властью в королевстве. Быть может, теперь она уже не будет так одинока…

– Впрочем, взгляни…

Епископ громко хлопнул в ладоши (от этого резкого звука Игрейна чуть не подскочила на месте). Тут же вошел священник из его приближенных, неся в руках щит – с такой почтительностью, словно это была священная реликвия.

Игрейна еще никогда не видела настолько простой и в то же время красивой работы – крест на серебряном фоне.

– Это будет новый герб королевства, если ты захочешь, – торжественно произнес Бедвин. – Крест в честь Господа нашего Иисуса Христа – красный, ибо это цвет победы, на белом фоне – ибо это цвет чистоты и непорочности. Какое оружие сможет лучше защитить славу Божию?

Он отпустил священника кивком головы и, подождав, пока дверь за ним закроется, продолжал:

– Под этим крестом я освящу ваш брак, чтобы все знали, что герцог отрекся от старой веры. Итак, ваш грех будет смыт, и я дам тебе отпущение – но не для того, чтобы ты умирала, а для того, чтобы продолжала жить и стала самой великой христианской правительницей, какую только знало королевство Логр! И благословенна будешь ты между женами, benedicta eris inter omnes mulieres. Ты подаришь мужу наследника, во имя вящей славы Божией, а потом, если таково будет твое желание, удалишься от мира. Аббат охотно примет тебя в монастырь.

Говоря это, Бедвин приблизился к ней. Игрейна подняла на него глаза, в которых еще стояли слезы, потом опустилась на колени и поцеловала его перстень. Она все еще вздрагивала – такая юная и растерянная – и цеплялась за его руку, словно утопающая.

– Я самая смиренная и покорная из слуг Господа, – прошептала она.

– Оставьте меня одного.

Горлуа, закутавшись в плащ, даже не взглянул на грязных тюремщиков, которых его рыцари выгнали как последний сброд, ударами стальных перчаток. Стены караульной, расположенной как раз под банями, были сырыми, и от соломы, устилавшей пол, поднимался едкий запах плесени. Даже факелы, вставленные в железные кольца в стене, чадили – настолько дерево отсырело. Облако синеватого дыма плавало на высоте человеческого роста – узкие вентиляционные отверстия в потолке почти не вытягивали его. Но, по крайней мере, у тюремщиков было хоть немного света…

Он натянул перчатки, взял факел, потом жестом велел одному из рыцарей в стальных латах открыть дверь подземного застенка. Густая волна смрада, еще более сильного, чем зловоние караульной, заставила его попятиться. Это был запах запустения, грязи, скотного двора, отвратительный и жуткий, в котором смешалось зловоние нечистот, гнили и страха. Люди, заключенные там, в темноте и сырости, никогда не задерживались подолгу: либо они погибали сами – избитые и порой изнасилованные, особенно молодые, лишенные одежды и еды, отнимаемой более сильными, либо их казнили по приказу короля. Те, чьи семьи были достаточно богаты, могли быть освобождены за выкуп по закону Вергельда: каждое преступление имело ту цену, которую назначали жертва или ее близкие. В те далекие времена не было полумер, и тюрьма никогда не становилась местом длительного заключения – она была всего лишь недолгой остановкой на пути к освобождению или казни. Поэтому никто особенно не заботился о том, чтобы создать в ней хоть сколько-нибудь приемлемые условия для существования. И даже наиболее закаленные преступники, проведя несколько дней в этом чудовищном месте, порой ждали смерти как освобождения.

Еще до того, как единственный глаз Горлуа смог что-то различить в темноте, к нему бросилась какая-то темная фигура – с той стороны, к которой его лицо было обращено пустой глазницей. Он увидел ее только в последний момент, когда она оказалась в круге света от его факела, и успел лишь пригнуться, чтобы смягчить удар. Рука человека скользнула по стальному наплечнику Горлуа, невидимому под плащом, и нанесла удар по ребрам, от которого весь воздух мгновенно вышел из его легких. Герцог-сенешаль упал и выронил факел, который зашипел в грязи. Вокруг него послышалось почти звериное рычание, чьи-то отвратительные руки с кривыми, наполовину обломанными ногтями вцепились ему в воротник, удары задубевших босых ног обрушились на его кольчугу.