Фреда Уоррингтон - Янтарная Цитадель

Гарнелис избавился от добрых людей, верно служивших ему годами, а на их место ставил жестоких, честолюбивых подличателей – уж прости за грубость, но мягче не скажешь! А те, кто прогневал его в самой малости, исчезали.

– Исчезали?

– Я почти уверена, что он казнил их.

Рафроем присел на валун, будто не мог поверить собственным ушам.

– Царь поступает так с собственным народом? Заурома…

– Разбита. Завет нарушен.

– Морские змеи! Вот почему они беспокойны! Гелананфия, не плачь…

– Это брызги от водопада! – Она села рядом с чародеем, но отвернулась. – Последней каплей стал театр. Сафаендер поставил пьесу, высмеивающую государево безумие – и Гарнелис снес театр, а на его месте приказал возвести свой памятник.

– Старый царский театр? Я так любил его… Да и Гарнелис любил! Он повел нас туда смотреть «Аркенфелл», помнишь? Он бы не…

– Так все говорили. А он сделал это. Сорок человек погибло, защищая театр. Народ так любил Гарнелиса, что не верил ни единому дурному слову о нем – до того дня. Царь отчуждается от земли все сильней, и так где были любовь и доверие, остались жестокость и страх.

– О боги… – прошептал Рафроем.

– Отец отослал меня ради моей же безопасности. Он и сам подумывал о бегстве, но боролся с этим искушением. Странно – только в противостоянии с Гарнелисом мы с отцом примирились. И даже сблизились – впервые в жизни. Он был добрый человек, Галемант. Почему я все время говорю «был»?

Рафроем молча слушал.

– Моя жизнь тоже была в опасности. Но я не могла тратить время по укромным углам. И я двинулась сюда. Но мне кажется, что корабль мой затонул не случайно. Гарнелис знал, куда я направлюсь, и пытался погубить меня.

– Создав водоворот? Милая моя, на свете нет чародеев, способных на это, даже меж посредников. А ваш царь не повелевает роф .

– Я знаю, это нелепо. Но мне так чудится. Так что если, вернувшись, я не застану отца в живых, я буду горевать, но не изумляться. Гарнелис убивает собственных наследников. Что это может значить?

– Не мне решать.

– Я думала… – Она запнулась, и Рафроем ободряюще погладил ее руку. – Я думала, если Лафеом и вправду посредник, то в этом безумии есть невидимое осмысленное начало. Надеялась, что вы прольете свет во тьму, куда мы упали.

– Я не могу. Пока не могу. Мы не боги, и не зовемся провидцами. Мы избраны посредниками лишь потому, что не приняли ничьей стороны во время…

– Рафроем, заткнись. Не хочу слышать твоих оправданий.

– Ладно. Но ты зря думаешь, что отыщешь ответ прежде, чем хорошо выспишься.

Царевна устало улыбнулась чародею.

– Значит, и вы не воздухом питаетесь? Рискну двусмысленностью – отведи меня в постель, Рафроем, прежде чем я отключусь, и тебе придется меня тащить.

Гелананфия проспала до конца дня и всю ночь. Ближе к утру царевну потревожили кошмары – вновь ее затягивал водоворот, и из зияющего жерла воронки на нее взирало отцовское лицо.

Просыпалась она тяжело, всплывая из-под простыней, будто из морской пучины. Несколько мгновений Гелананфия не могла вспомнить, кто она такая. Потом ответственность вновь обрушилась на нее, и царевна со вздохом опустилась на подушки.

В дверь постучали.

– Войдите! – крикнула Гелананфия, приподнимаясь на локте и приглаживая растрепанные волосы.

В распахнутую дверь ворвался ароматный ветерок. Царевна вспомнила самоцветных змей, и успокоилась.

– Доброе утро, ваше высочество, – приветствовал ее Рафроем.

В руках он держал поднос, и Гелананфия окинула жадным взглядом тарелки с золотистыми лепешками, кашей, сыром и плодами.

– Предупреждаю – я ему много.

– Помню, – с кислой миной заметил Рафроем. – Ты всегда таскала куски с моей тарелки.

– Ты их все равно не доедал.

Чародей опустил поднос ей на колени.

– Объяснить, что здесь что?

– Нет. Мне все равно, что за заморские плоды вы тут растите – я их и так съем.

Пока царевна ела, Рафроем выжидающе восседал рядом на табурете, сложив руки на коленях. Гелананфию его молчание начинало раздражать.

– Ты уже говорил с остальными? – поинтересовалась она.

– Наш разговор был личным, так что – нет. Но меня уже спрашивали, просишь ли ты нас посредничать.

Царевна едва не подавилась куском лепешки.

– Между кем и кем?

– Между тобой и царем.

– По-моему, это несколько бессмысленно. Посредничать уже поздно. И вспомни – он еще царь. А у меня никакой власти нет.

Чародей молча глянул на нее глубокими карими глазами. Возраст его определить было невозможно. Он казался полупрозрачным, и очень похожим на Лафеома… но если Рафроем был бесхитростен и ясен, как алмаз, то воспоминания ее о Лафеоме были обманчиво-смутны.

– Ну? – вопросила Гелананфия. – Нечего на меня смотреть.

Рафроем пошевелился. В гневе царевна обретала властность.

– Гелананфия, – спросил он, – тебе приходилось видать бхадрадоменов?

Принцесса подняла на него удивленный взгляд.

– Нет. Откуда? Им не дозволено пересекать Вексатский пролив.

– Ну, я их видел, и все равно не всегда смогу признать.

– О чем ты?

– В общем они схожи видом с людьми – у них есть череп, хребет, две руки и две ноги. Но облик их… как бы выразиться… изменчив.

Царевна отставила поднос. Аппетит у нее враз пропал.

– Продолжай.

– Представь себе только что вылупившегося цыпленка. Если первым, что он увидит, будет не курица, а твоя рука, цыпленок сочтет твою руку матерью. Бхадрадомен подобны в этом цыплятам, но запечатление у них приобретает крайнюю форму. Они становятся схожи внешне с тем существом, с которым вместе обитают. Таких измененных они зовут гхелим .

– Что-то похожее я слышала, – пробормотала Гелананфия. – Мне казалось, это лишь сказка.

– Увы, нет. Настоящие мастера среди них вольны свободно менять обличье – в некоторых пределах, конечно, но человеческий глаз они обманут. И хотя искусство их несовершенно, их все же принимают за людей, ибо им присущ дар проникать в людские умы и подчинять себе. Конечно, всегда найдется человек, которого им не провести, который узрит истину сквозь пелену обмана, но им под силу отвести глаза слишком многим.

Гелананфия вскочила с кровати и принялась расхаживать по комнате.

– Боги. Ты думаешь, Лафеом… нет, невозможно. Деда не так легко провести!

– Кто знает? Ты говоришь, он одержим – упрямство туманит разум.

– Но как эта тварь могла принять облик одного из ваших?

– Не знаю, – ответил Рафроем. – Это лишь догадка.

– Я знала, что с этим Лафеомом что-то не так. Что в нем сидит зло.

– Сколько лет ты бы дала ему на взгляд?

Гелананфия пожала плечами.

– Трудно сказать. К нему не приглядишься. Я и про тебя не скажу. Но, судя по его мастерству архитектора и манере речи, меньше сорока я б ему не дала.