Искандер Севкара - Ангелы острова Терраглорис

— Возможно ты была права, что не поспешила сделать это, ведь тогда твоя красота стала бы всем очевидна, а так её вижу этой ночью только я один. Во мне даже родились стихи для тебя, только они очень маленькие:

Ты черна, и слава Богу,

Чернота угодна Богу.

Ночи черные в Иране,

Буквы черные в Коране.

Пока девушка не успела опомниться от моих слов, я встал с колен и, шагнув вперед, бережно взял её за талию и поставил на траву перед собой. Она была примерно на полголовы ниже меня ростом и имела фигурку просто восхитительной стройности, которую не мог испортить даже мешковатый черный, форменный комбинезон без нашивок. У девушки, не смотря на её хрупкую, изящную фигурку с тонкой талией, были довольно большие груди очаровательной формы. Обнимая девушку одной рукой за талию, а другой за шею, я медленно наклонился и поцеловал её. Нежно и трепетно, пока еще без какой-либо страсти.

Всему свое время и я не хотел торопить события, чтобы ненароком ничего не испортить, ведь более всего я хотел сделать эту чернокожую красавицу дочерью Великого Маниту уже не столько потому, что я замыслил эту диверсию, а потому, что мне захотелось сделать её совершенно исключительной девушкой, одной из дочерей Великого Маниту. Ну, а для этого в ней нужно было пробудить страсть. Во мне же самом все уже так и пело от восторга. В этот момент я был готов отдать ей не одну, а целых четыре родинки своего великого папеньки, из-за которого я, кажется, стал жутким кобелем.

Первый поцелуй, хотя он и был искренним и исполненным нежных чувств, я не стал слишком затягивать. С неохотой оторвавшись от губ девушки, еще несмелых и скованных робостью, я стал нежно касаться губами её лица и шеи, мягко обнимая эту хрупкую красавицу за тонкую талию и поглаживая по коротким, шелковистым волосам. Когда её руки, наконец, поднялись к моим плечам, я не стал усиливать атаки, а только тихо спросил её:

— Как зовут тебя, любовь моя?

Ангельская девушка на мгновенье напряглась. Затем её тело расслабилось, а сердечко стало стучать еще громче и она протяжно, словно застонав, сказала:

— Лициния… - Глядя мне в лицо просящим взглядом, словно боясь того, что я внезапно оттолкну её, Лициния спросила меня взволнованным, дрожащим от сильного внутреннего напряжения голосом:

— А как зовут тебя, незнакомец?

Крепко обнимая девушку и давая своим чувствам вырваться наружу, прижимаясь к ней всем телом я горячо выдохнул:

— Ты можешь звать меня Ольгердом, любимая!

Не давая ей опомниться, чтобы предотвратить дальнейшие расспросы, я стал горячо и страстно целовать Лицинию, одновременно расстегивая на ней комбинезон. Она покорно опустила под натиском моих рук свои руки и я стащил с её тела этот мрачный, уродливый балахон. Контактные линзы, которые я надел перед выходом и превратил в приборы ночного видения, позволяли мне увидеть, как она была прекрасна. Чернота её тела хотя и была противоестественна ангельской натуре, делала девушку совершенной и особенно прекрасной.

Свой комбинезон я буквально разорвал на себе, чтобы не тратить время на все эти дурацкие пуговицы и тесемки. Как только наши обнаженные тела коснулись друг друга, я опрокинулся назад, падая на беднягу Конрада, прилипшего к моей спине, словно банный лист. Ворон был чертовски воспитанным парнем и не издал ни звука. А может быть он просто побоялся того, что на этом берегу мне, вдруг, подвернется под руку какая-нибудь каменюка.

Мои поцелуи становились все более горячими и смелыми, я целовал грудь девушки, а мои руки смело легли на её ягодицы, не встречая никакого протеста. Сама она отвечала на мои лобзанья робкими, неуверенными поцелуями, словно пытаясь не столько увлечься мной, сколько противостоять моей страсти. Вместе с тем в девушке уже стала нарастать волна первого, пока еще не осознанного и не понятого ею, наслаждения. Когда же я стал все настойчивее прижимать Лицинию к себе, нежно нажимая на её колени, она, вдруг, вся так и сжалась в комочек и даже попыталась закрыть свое лицо руками, но я отвел их в сторону и пристально посмотрел девушке в глаза. Как-то испуганно и затравлено, Лициния вдруг сказала мне с сильной дрожью в голосе:

— Ольгерд, любимый мой, моя мать говорит, что я еще не скоро созрею для плотской любви. Она говорит мне, что я должна подрасти еще и обрести крепкое тело.

Даже Конрад и тот, от этих слов, затрепыхался у меня за спиной. Мне следовало срочно придумать такие аргументы, которые смогли бы убедить Лицинию в том, что уж как раз для чего-чего, а для любви у нее нет никаких противопоказаний. Я не придумал ничего лучшего, чем с еще большей горечью в голосе сказать девушке наугад:

— Лициния, любовь моя, неужели ты не видишь столь очевидной несправедливости в том, что тебя сочли вполне взрослой и сильной для того, чтобы лететь к этому острову, где нас всех, возможно, поджидает смертельная опасность и при этом считают, что ты еще не достаточно окрепла для всех радостей любви? И еще, разве твои сверстницы уже не родили детей? Разве не вместе со всеми ты встала на крыло?

Мои вопросы похоже возымели свое действие и Лициния тихо, но уже с некоторой твердостью в голосе, сказала мне:

— Да, Ольгерд, так оно и есть. - Затем она, вдруг снова поникла, как тонкий стебелек под жаркими лучами солнца и чуть слышно прошептала - Но я тоже боюсь, что еще не наступило мое время любить тебя, Ольгерд.

Ну, вот, час от часу не легче. От досады я чуть не скрипнул зубами, но сдержал себя и нежно повернулся вместе с Лицинией на бок. Она легла на моё фальшивое крыло, глядя на меня с тоской во взгляде и крылья её, которые было горделиво поднялись вверх, поникли и теперь неуверенно подрагивали. К моей удовлетворению Конрад сам понял, что ему нужно делать и перья другого его крыла, которым я, так предусмотрительно, придал нужную степень мягкости и шелковистости, стали нежно поглаживать тело девушки, тихонько прикасаясь к тем местам, куда она не хотела пускать мои руки. Сам же я нежно ласкал грудь девушки, касаясь её напряженных, каменно твердых сосков своими горячими губами.

Вскоре Лициния уже не могла сдержать себя и её руки становились все более и более смелыми и, наконец, настал тот счастливый момент, когда она отдалась мне, отбросив прочь все сомнения и страхи. Отдалась, ясно сознавая то, какое наслаждение ей сулят наши страстные объятья. И хотя моя родинка так и не перешла на её тело, мне уже было понятно, что после второй волны страсти, пробудившейся в теле Лицинии, она её обязательно получит. Так оно и случилось и взлет нашей страсти был сток высок и стремителен, что эта ангельская красавица даже не почувствовала того момента, когда она стала моей сестрой.

До наступления стандартного рассвета оставалось всего полчаса, но я вовсе не собирался давать светилу так поспешно родиться из грозовых туч. Мы продолжали любить друг друга и одаривать ласками и когда по прошествии еще одного часа, Лициния уже самостоятельно сорвала с моего тела вторую родинку, я подумал о том, что настало время открыться девушке.