Василий Доконт - Мы зовём тебя править

Василий так заинтересовался словами Бальсара, что забыл посмотреть, шатается тот при ходьбе или нет.

- Почему это я должен говорить, что её никогда не было?

- Я не говорю, что должен. Я говорю, что - можешь, - Бальсар положил руки на зеркальное стекло по обе стороны от трещины, - Посмотрим, что тут можно сделать.

Василий и Эрин тоже не усидели за столом и стали с двух сторон от мага, заглядывая через его руки на оскалившуюся сколами, как зубами, трещину в зеркале.

- Не обещаю, что у меня получится, но попробую, - Бальсар сначала напрягся, потом облегченно расслабился, - В твоём мире превосходное магическое поле - очень легко работать.

По краям трещины заскакали голубые искорки, перепрыгивая через неё в обе стороны, и там, где они скакали особенно часто, трещина начала стягиваться, сливаться в гладкую ровную поверхность. Щербинки сколов зарастали, выравнивались. Трещина исчезала на глазах: сначала в середине, между ладонями Бальсара, потом - всё ближе и ближе к краям. Через короткое время она полностью затянулась, оставив целое зеркальное стекло, в котором Василий, без искажений, разглядывал своё удивлённое лицо, и веря, и не веря случившемуся.

- Что скажешь? - Эрин покровительственно похлопал ошарашенного Василия по плечу, - Всё ещё сомневаешься?

- Пожалуй, я бы выпил, - пролепетал Головин, - За ремонт зеркала надо выпить, пока не треснуло снова. Да и вообще, выпить по любому поводу не помешает. Даже без повода. Выпить и немедленно, - приговаривал он, наполняя стопки дрожащими от волнения руками, - Этого не может быть. Такого никогда не бывает. Я не верю своим глазам, - выпив, он снова подошёл к зеркалу, и щупал, и гладил его пальцами, и приглядывался, чуть ли не носом водя по тому месту, где была трещина. Точно - была. Помнится, что была. Раньше была. А теперь - не было. Ни следа, ни намёка. НЕ БЫЛО! ТРЕЩИНЫ - НЕ БЫЛО!

Василий вернулся к столу, за которым лениво закусывали его ночные гости. Эрин светился радостью, словно это он только что так лихо победил недоверие Василия. Бальсар же нахохлился и выглядел устало: третья стопка бодрости ему не прибавила, скорее, наоборот - от неё начало клонить в сон.

- Сухого бы вина сейчас, - мечтательно пробормотал он, - Сон разогнать. Я - Гонец, и ты должен принять Корону, Василий, король Раттанара.

- Мне надо подумать, - Василий снова наполнил стопки, - Могу же я подумать? Зеркало - это да! Это - фокус! Но при чём тут Раттанар? Какой из меня король? Я даже на велосипеде ездить не умею - а ты мне королевство суёшь! Зачем? Я подумаю! Я - буду думать! - растерянность Головина была велика, и всё нарастала, приведя его почти в паническое состояние: так не разыгрывают. Не может человек просто так взять и без ничего заделать трещину в стекле. Нет такого закона, чтобы человек на самом деле был магом. Заделал стекло в зеркале, и даже заклинания никакого не прочёл. Не бывает такого. Ну, не может это быть правдой, никак не может!

- Значит, в кого она, - Василий показал на Корону, - в кого она уткнёт свой зелёный луч - тот и король?

- Именно, Ваше Величество, - гном подмигнул Головину и снова хрустнул огурцом, - Надевай Корону, и пошли. Нам домой пора, в Соргон.

Кандидат в короли промычал что-то нечленораздельное, а может, и непечатное. Корону он надевать не стал, а снова потянулся к банке с самогоном: что ни говори, а существуют ещё проблемы, которые, хоть будь семи пядей во лбу, а без поллитры - не решишь. Никак не решишь. Невозможно это.

Разговор тянулся, вяло полз по времени, и Василию казалось, что даже часы не желают двигать стрелками, и переставляют их только из опасения оказаться в мусорном ведре.

Бальсар боролся с наседающим сном, оживляясь на бестолковые вопросы Головина, и пытался чрезмерным энтузиазмом ответа отогнать назойливое забытье, упорно закрывающее ему глаза.

Эрин, убедившись, что Василий не станет королём прямо сейчас, тихо сидел, прислушиваясь к изображению разговора между магом и кандидатом в раттанарские монархи, не позволяя, впрочем, долго стоять своей стопке наполненной.

Василий задавал вопросы Бальсару то ли из вежливости, то ли из боязни тишины. Ответов он не слушал, вернее, не вслушивался в них, находясь в полной прострации. Голос мага гудел, пробиваясь сквозь хмельную дымку, но смысл произносимых им слов не доходил до сознания Василия… Слова, слова, слова… На них наплывали какие-то видения, мелькали неясные тени, что-то неуловимое охватывало Василия. Он грезил наяву или просто спал за столом с открытыми глазами, время от времени выдавливая из себя очередной вопрос, и снова погружаясь в зыбкие видения, которые было страшно созерцать и которые прерывать не хотелось.

Очнулся он от тишины - Бальсар, наконец, сообразил, что ответов его никто не слушает, а, может, окончательно выдохся. Эрин же упорно молчал, давно утратив нить беседы и её смысл, если он в ней был.

Выпили ещё, потом ещё…

Задремавшего Бальсара уложили на кровать, и он немедленно отозвался благодарным храпом на такую нежданную заботу, после чего Василий с Эрином составили молчаливый дуэт, звякая стопками и хрустя огурцами.

- Ты примешь Корону? - Эрин нарушил молчание, - Прими, а?

- Мы будем править по очереди: день ты, день - я, - ответил Василий, наливая.

- Годится, - бодро согласился гном, отодвигаясь от Короны, - Но ты начнёшь первым. Можешь прямо сейчас.

- Нет! Я - выпивши, а у нас закон запрещает управлять в нетрезвом состоянии. Да и не хочется хорошее дело начинать с пьяных глаз, - сказал Василий, тоже отодвинувшись от Короны. На всякий случай.

Эрин разговорился, и стал рассказывать красиво и грустно, и Василий сочувствовал ему, и сопереживал, и очень внимательно слушал. И подливал, и наливал, и разливал…

А потом они пели песни: и гномьи, и русские, и украинские - кто какие знал и не знал, и не было большой разницы между песнями в их исполнении.

Затем Эрин встал, чтобы куда-то идти. Поднял одну ногу - шагнуть, но не шагнул, а зачем-то поднял вторую и, засыпая на лету, с грохотом и звоном кольчуги приземлился в углу комнаты, где, сходу взяв нужную ноту, вписался в храп Бальсара.

- Готов…, - успел подумать Василий, но не успел подумать - кто…

Настала тьма.

Сначала возникла мысль. Она была ни о чём, просто сама по себе. Ей ещё было думать не о чем - кроме неё не было больше ничего. Долгое время она шарила по окружающему её мраку, пытаясь сообразить - о чём она, не достигая в этом успеха.

Мрак редел, просветлялся, пропуская намёки на звуки: волны то ли хрипа, то ли рыдания и, изредка, такие знакомые шорохи. Знакомые, но не узнаваемые.

Раздался громкий - до головной боли - гудок, и мысль радостно ухватилась за него:

"Машина! Это машина! А шорохи - шуршание шин по дороге!"