Роберт Сальваторе - Павшая крепость

Присмотревшись повнимательнее к ближайшему креслу, вслушиваясь в звенящую в мыслях Песнь, Кэддерли определил, что и драгоценности являются сгустками энергии, и гладкий шелк – растянутое магическое поле. Кэддерли вспомнил, как в башне колдуна Белизариуса он бился с иллюзорным минотавром в иллюзорном лабиринте. Тогда молодой жрец вывернул создание Белизариуса наизнанку, сунул руку в глотку минотавру и вырвал мнимое сердце чудовища.

Теперь, в незнакомой и, несомненно, опасной обстановке, Кэддерли требовалась уверенность в своих силах. Он снова сконцентрировался на кресле, ухватился за магическое поле его спинки и преобразовал его, растянув и сплющив.

– Столик здесь смотрится лучше, – заявил он, рассчитывая, что хозяин, Абаллистер, слышит каждое его слово.

Действительно, кресло превратилось в полированный стол на толстых резных ножках, покрытых узорами из глаз, свечей и свитков, символов Денира, Которому поклонялся Кэддерли, и братского бога Огма.

Юноша оглядел единственный выход из главной комнаты, широкий проход, поддерживаемый скульптурными арками, расположенный в стене, противоположной той, через которую он вошёл сюда. Молодой жрец слегка переместил Песнь Денира, разыскивая невидимые предметы или карманы иных измерений внутри этого кармана, но не нашел ни следа Абаллистера.

Кэддерли подошел к созданному им столу и ощутил твердую гладкую поверхность под ладонями. И улыбнулся вдохновению – божественному вдохновению, решил он, – снизошедшему на него. Призвав свою магию и потянувшись к ближайшему гобелену, он начал ткать его по-новому. Юноша отлично помнил дивный гобелен в главном зале Библиотеки Назиданий и творил точную его копию. Кресло рядом с ним стало письменным столом, на него опустилась чернильница, покрытая рунами Денира. Второй гобелен превратился в свиток Огма со словами священной молитвы, заменивший злобный лик Талоны и ее отравленный кинжал.

Кэддерли чувствовал силу, наполняющую его творения, чувствовал, что эта работа приближает его к его богу, источнику этой силы. Чем больше он менял комнату, чем больше это место напоминало храм Библиотеки Назиданий, тем крепче становилась уверенность молодого жреца, тем выше он воспарял. С каждым созданным образом культа Денира священная Песнь громче звучала в мыслях и сердце Кэддерли.

И вдруг Абаллистер – это должен был быть Абаллистер – возник в пустом проеме под резной аркой.

– Я тут кое-что… улучшил, – сообщил Кэддерли раздраженному колдуну, широко разведя руки.

Эта бравада, возможно, и скрыла от врага, как сильно он нервничает, но сам-то Кэддерли знал, что от страха ладони у него похолодели и стали влажными.

Абаллистер резко хлопнул в ладоши и выкрикнул слово силы, которое Кэддерли не узнал. И новое священное убранство комнаты мгновенно исчезло – все стало в точности как прежде.

Что-то в движении мага, во внезапной вспышке гнева этого контролирующего себя человека задело в Кэддерли какую-то знакомую струну, родив в глубине сознания тревожную ноту.

– Я не одобряю символы ложных богов и не терплю их в своих личных покоях, – холодно произнес колдун.

Кэддерли кивнул и натянул на лицо беззаботную улыбку: спорить тут действительно было не о чем.

Колдун подошел к стене, полы темного балахона непостижимым образом летели за ним, хотя никакого ветра здесь и быть не могло, а пустой взгляд старика не отрывался от юного жреца.

Кэддерли повернулся вслед за колдуном, следя за каждым движением этого опасного человека, а Песнь Денира продолжала звучать в его голове. Несколько защитных заклинаний уже выстроились в ряд, готовые освободиться по первому знаку Кэддерли.

– Ты причинил мне массу неудобств, – сказал Абаллистер свистящим голосом (если много лет подряд ты только и делаешь, что произносишь мощные заклинания, неудивительно, что и голос садится, и горло постоянно саднит). – Но принес и большую пользу.

Кэддерли сосредоточился на тоне колдуна, а не на отдельных словах. Что-то неуловимое продолжало преследовать его, что-то далекое-далекое, что-то из прошлого, и еще в сознании отчего-то всплывали воспоминания о Кэррадуне.

– Видишь ли, я мог пропустить все веселье, – продолжил Абаллистер. – Я мог сидеть тут, в покое и уюте, позволив своему войску прижать народ края к ногтю – к моему ногтю. Я бы наслаждался властью – я так люблю интриги, – но завоевание тоже может быть… приятным. Ты не согласен?

– Мне не по вкусу пища, за которую заплатили другие, – ответил Кэддерли.

– Но ты ее ел, и с удовольствием! – немедленно заявил колдун.

– Нет!

Маг усмехнулся:

– Ты так гордишься своими свершениями, приведшими тебя к моему порогу. Но ты убивал, Кэддерли. Убивал людей. Станешь ли ты отрицать, что испытывал при этом восхитительный трепет, ощущая свою силу?

Какой абсурд. Мысль об убийстве, о самом акте убийства не вызывала в Кэддерли ничего, кроме отвращения. И все же, если бы колдун заговорил с ним так несколько недель назад, когда груз вины за смерть Барджина тяжестью висел на плечах Кэддерли, эти слова потрясли бы юношу, раздавили бы его. Но теперь уже нет. Кэддерли принял путь, предназначенный ему судьбой, принял роль, доверенную ему. Его душа больше не скорбела о мертвом Барджине, не оплакивала она и других погибших.

– Я делал то, что вынужден был делать, – ответил юноша с искренней уверенностью. – Эта война не должна была начинаться, но если игра пошла, то я обязан выиграть.

– Хорошо, – промурлыкал колдун. – И справедливость на твоей стороне?

– Да.

Кэддерли не дрогнул.

– Ты гордишься собой? – спросил Абаллистер.

– Я буду счастлив, когда край окажется в безопасности, – ответил юноша. – Это не вопрос гордости. Это вопрос нравственности и, как ты сказал, справедливости.

– Какая убежденность, – хмыкнул колдун; смешок предназначался скорее для него самого, чем для Кэддерли.

Абаллистер прижал костлявый палец к прикушенной губе и принялся пристально изучать молодого жреца, дюйм за дюймом.

Юноше это показалось странным, словно маг ожидал, что Кэддерли по каким-то причинам жаждет его одобрения, словно суждение колдуна о Кэддерли может быть важным для молодого жреца.

– Ты гордый молодой петушок в загоне с лисицами, – проговорил наконец колдун. – Все, что у тебя есть, – это миг уверенности и показной блеск, который быстро погаснет в луже крови.

– Предмет спора не моя гордость, – мрачно сказал Кэддерли.

– Предмет спора именно твоя гордость! – рявкнул в ответ Абаллистер. – И моя тоже. Есть ли что-то еще в этом мучительном ужасе, который мы называем жизнью, кроме наших свершений, кроме того наследия, которое мы оставим после себя?