Руслан Мельников - Темный Набег

Величка успела передать Эржебетт многое. Но сделать деву ведьмой еще – нет. Дочь была слишком юна. Сегодня, на тайном лесном шабаше, ей надлежало пройти лишь начальную – первую – ступень посвящения. Да вот не сложилось…

А еще в жилах матери и дочери текла особая кровь. Кровь Изначальных.

И сейчас за ними охотились. За их кровью.

…Облава была внезапной, страшной, смертоносной и беспощадной. Для тех, на кого велась. Для тех же, кто ее затеял, она оказалась самой удачной охотой за все время чистки тевтонской комтурии.

Кто именно указал магистру Бернгарду на лесок, в котором собрались на тайную сходку-шабаш колдуны, ведьмы и маги, пережившие былые гонения и не успевшие либо не пожелавшие покинуть родной край, было не важно. Разведчики ли тевтонского братства, лазутчики ли вольных госпитов-германцев, предатели из своих или подкупленные и запуганные селяне навели саксов, ведущих беспощадную войну против ведовства и колдовства, – какая теперь разница? Когда лес накрыл рев боевых и охотничьих рогов, и между деревьев замелькали одежды с черными тевтонскими крестами, об этом не думал никто. Спастись – вот о чем в тот момент мыслил каждый изгой, объявленный мастером Бернгардом вне закона и вне права на жизнь.

Вообще-то сильных колдунов и ведьм в лесу собралось немало. Все оставшиеся собрались. Со всей округи. И, наверное, общими усилиями можно было бы дать отпор. Попытаться хотя бы. Но не были достаточно крепки души для такой попытки. А чары запуганных чаротворцев, как известно, слишком слабы, чтобы причинить серьезный вред многочисленному противнику. Тем более – сразу, без должной подготовки.

А паника («Саксы идут! Са-а-аксы! Мно-о-ого!» – орали выставленные вокруг шабашной поляны сторожа, и ужас перепуганных дозорных, возрастая многократно, мгновенно передавался прочим) была слишком велика. И – бестолковая суматоха царила кругом. Страх и суета мешали сосредоточиться тем, кто еще сохранял присутствие духа. И не было уже времени объединяться в ведьмином круге. И невозможно уже строить общую колдовскую стену. И о сопротивлении не помышлял никто. Бежали только.

Седые и дряхлые старцы-волхвы, крепкие еще маги и мальчики-помощники из сирот-учеников, высохшие старухи, темноокие, не по-людски красивые полуголые женщины с распущенными волосами цвета воронова крыла или огненной короны и не прошедшие ведьмино посвящение девы – тогда бежали все. В разные стороны, врассыпную.

Так казалось. Тогда. Что – врассыпную. На самом деле мечущихся в ужасе, опрокидывавших шалаши и котлы с колдовским варевом людей облавщики гнали грамотно, толково. Куда нужно было гнали. Протяжными звуками рогов. Звоном металла. Криками и краткими лающими командами на немецком.

А вот собачьего лая слышно не было. Ибо тут – особая облава, тут собаки не годились. Ведьмины зелья способны сбить со следа и запутать любого пса. Или – навек лишить собаку нюха. Или – самоей жизни. Да что там говорить! Ведьмина власть над неразумным зверем такова, что одного слова-шепотка будет достаточно, чтобы верный пес набросился на хозяина. По той же причине загонщики не брали и коней. В такой охоте животным доверять опасно, и облаву свою саксы вели пешим строем. Люди вели. Одни только люди.

Отвести глаза человеку что колдуну, что ведьме все же сложнее, чем обмануть скотину. А уж ежели людей много… Одному отведешь, второму – третий же непременно тебя сыщет.

Облавщики шли по зарослям густыми цепями. За одним рядом – второй. За вторым – третий. Живая сеть неторопливо и тщательно прочесывала лес. Тщательно и неторопливо. Удерживая четкий выверенный по-немецки строй. Не оставляя ни шанса, не давая ни малейшей возможности выскользнуть.

Уйма народа участвовала в той облаве. И полноправные орденские братья-рыцари, и оруженосцы, и слуги, и кнехты, а также прочий верный ордену и годный к долгой погоне вольный и подневольный люд, собранный в комтурии и по окрестностям. И, как всегда, все до единого – немцы, все – переселенцы, все – пришлые саксы-госпиты. Мадьярам и валахам в столь важном деле, как охота на ведовское-колдовское племя, тевтоны не доверяли. Знали хорошо: местные, исконные эрдейцы сами при случае обращались за помощью к тем, кого, согласно приказам магистра, следовало безжалостно истреблять. Под корень, вне зависимости от пола и возраста.

Загонщики были вооружены. На тот случай, если кто-то из двуногой дичи попытается прорваться сквозь строй, если кто-то посмеет пробиваться силой. Однако без особой нужды кровь пускать запрещалось. Как всегда.

– Живьем! Живьем! Всех – живьем! – неслись над лесом напоминания командиров отдельных отрядов.

Участников этого шабаша надлежало брать живьем, дабы после казнить как положено – без пролития крови. На костре.

Всем было известно: мастер Бернгард опасался понапрасну проливать кровь эрдейских колдунов и ведьм. Мало ли какой силой обладает та кровь. И мало ли куда может попасть капля-другая. Похищенная, припрятанная…

Мало ли…

Ведь, по большому счету, не за бегущими людьми вовсе, а за кровью Изначальных шла сейчас охота – за кровью, которая никогда, ни при каких обстоятельствах не должна оказаться в мертвых водах, укрывающих рудную черту.

И вот… Одни люди гнали других. И те, кого гнали, бежали прочь. В великой панике, в слепой надежде спастись. Туда бежали, где спасения не было. Бежали, когда надо было остановиться, обдумать, принять верное решение. Но просто стоять на месте и просто думать под звуки приближающихся рогов было сейчас слишком страшно. Страшнее, чем бежать без оглядки, полностью утратив разум и чувства, бежать, забыв о своих невеликих, но все же действенных колдовских возможностях, бежать, положившись на быстроту ног, которые не подводили прежде. До сих пор.

– Стой!

Вовремя остановиться смогли только двое. Вернее – один человек. Одна беглянка. Тянувшая за руку вторую. Известная во всей округе ведьмачка, спасавшая себя и, того пуще, – обожаемую дочурку.

Почему только она? Возможно, дело было в той малой толике крови Изначальных, что отличала потомков Вершителей от прочего люда и текла в жилах сильной ведьмы. А может, дело – в материнской любви, натолкнувшей на верную мысль. В любви, что сильнее страха.

Величка встала, будто в землю вросла. Грубо одернула Эржебетт, ринувшуюся, было, дальше, вперед:

– Да стой же, говорю тебе!

Несколько бесконечно долгих мгновений женщина и юница стояли, обнявшись, и два бешено колотящихся сердца толчками гнали древнюю кровь. Мать прислушивалась, оглядывалась, кидая по сторонам затравленные взгляды. Потом глаза ведьмы что-то заприметили в густой листве. Уста что-то шепнули. Непонятное, неведомое еще непосвященной Эржебетт ведьмино слово.