Валерий Иващенко - Принцесса гоблинов

— Ох-х… — с еле слышным стоном выдохнула она, когда толчок в живот и судорожное затем ощупывание себя подтвердили безжалостное: чертовски неудачно упала.

И теперь шаманский нож вошёл глубоко, совсем, по самую рукоять. Появилась тупая, ноющая и пульсирующая боль. Правда, тоненькая струйка почти чёрной крови от того не увеличилась, и это внушило смятенно заметавшимся мыслям некоторую надежду.

— Стерва ты, леди Джейн, — глухо резюмровал всё тот же хриплый голос, когда Женька оторвала взгляд от лежавшего рядом Диего и с надеждой вперилась в черноту коридора впереди.

Туда, подальше от чёрной и взкой, опутывающей всё тело туманом магии шамана! Ещё чуть, и можно будет ещё раз попытаться уйти. Уйти в себя, в своё любимое и откровенное Я. Пусть в прошлые разы едва не разорвало на кусочки — но когда-нибудь да удастся прорваться? Оттуда уже и домой…

— А там бабы и кабаки — всё будет наше! — Женька наощупь размазала по лицу сочившуюся из разбитого носа кровь и медленно, неуверенно встала.

Наверное, со стороны то выглядело нелепой вознёй возомнившей о себе невесть что пьяной девицы.

— Ну просто в хламину пьяной! — Женька присела, кое-как забросила на себя почти ледяную руку Диего и с глухим воем распрямилась. Кое-как подобранный с пола факел затрещал, задёргался предупреждающе, но погаснуть всё же не решился. Эта малахольная всё равно зажжёт опять…

Да, точила и кружила вокруг сознания мысль бросить парня — никто за то не попрекнул бы. Лучше спастись одной, чем вообще никому. Да и кто узнает-то? Где бы ни находилась эта пещера, но уж никак не в родном мире. Хм, а какой же считать родным? Тот, где прекрасно без неё обходится милый и чумазый от копоти Донецк — или тот, где родился один прекрасный по самое не могу принц?

И всё же, она вновь и вновь тащила на себе бесчувственное тело, спотыкалась и плакала, кляла себя и судьбу последними словами. Падала и с глухими матюгами поднималась опять. Умирала с тем, чтобы через несколько шагов воскреснуть вновь — и вновь обнаружить на шатающемся теле эту безвольную тяжесть, а коридор потихоньку надвигающимся на себя.

— Давай, тащи, принцесса ты гоблинов долбаная! — зашедшееся от натуги сердце колотилось уже так, что сквозь шум в ушах Женька едва расслышала сама себя. — Не так просто титулы зарабатываются!

Но всё же, после очередного позорного падения пришлось-таки признать, что даже у железной и неутомимой по определению леди Джейн есть предел. Батарейки издохли окончательно, а уж с торчащим из живота кинжалом и подавно. Женька с трудом ощупала и даже попыталась помассажировать свои отказавшие напрочь ноги.

Бесполезно — она их даже едва чувствовала. Ну что ж, или сейчас, или уже никогда… на этот раз подниматься на ноги и взваливать на себя даже не застонавшего парня пришлось долго. Она не знала, сколько на то ушло времени — но вот сил ушло слишком уж много. Именно тех сил, которые подпитывали саму жизнь — её и обёрнутого сферой внимания парня. А ещё, того восхитительного огонька, который она собиралась вырастить и через некоторое время подарить Тимке.

Тимке — и себе…

В лицо еле слышно повеяло холодком. Только, не стылой недвижностью спёртого воздуха подземелий — а бодрящим и куснувшим за щёки морозцем. Ну же! Ну ещё! Ну!…

— Вот так-то! — наверное, это не произнеслось даже, а всего лишь подумалось, когда шатающаяся Женька вывалилась в мороз и черноту под ногами, всю исчёрканную белыми змейками извивающейся у подошв позёмки.

Ещё немного, ещё чуть-чуть — и вот уже мрачные, чёрные как сама ночь ворота выросли впереди по повелению своей хозяйки. Как ни упирались они, как ни противились попыткам затащить в них чужого — но всё же, втиснутый в щель клинок расшатал их, заставил словно устрицу приоткрыть створку.

А там уж Женька просочилась и сама. Тут ведь как, хоть мизинец пролез — дальше и всё остальное пройдёт. Лицо обожгло жаром так, словно его сунули в печь. В горло и постепенно оттаивающее с мороза восприятие толкнуло устоявшимся теплом, запахами цветущих растений — и даже чем-то очень слабым, но несомненно съестным с кухни.

— Хм, интересно, а сам слуга-то хоть питается чем?

По правде говоря, на самом деле ей то сейчас было безразлично — Женька уже тащила себя и ставшую почти привычно-неподъёмной ношу дальше. Через качающийся влево-вправо холл с мохнатым ковром, мимо колышущегося фитодендрона в золочёной кадушке — вон туда, в полутёмный боковой проход. А вот и спортзал, слава японскому богу! И штормит же тут…

Вместо уже примелькавшегося в широком проёме яблоневого, залитого солнцем цветущего сада оттуда сейчас заглядывала бездонная чернота. Но Женьке уже было на то глубоко и прочно начих… в общем, наплевать.

— И даже написать, — с больше похожим на скрежет смешком заявила грязная и окровавленная воительница с раненым солдатом на плече, и не столько вошла, сколь косо ввалилась в испуганно замерцавшее навстречу ей огромное, в полстены зеркало своих отражений…

Палец что-то потеребило, несильно но настойчиво. Женька дёрнула щекой, не открывая глаз, и с больше похожим на стон вздохом чуть повернула лицо. Так плохо ей ещё не было никогда. Больше всего это походило на последствия однажды сдуру употреблённой смеси пива с водкой, когда наутро всё тело лихорадило рябой холодной дрожью. Вот и сейчас, стоило лишь пошевелиться, как в каждой клеточке вновь ожила и заплескалась болезненно-сладковатая волна растёкшейся по организму то ли отравы, то ли и вовсе яда.

В кончик пальца снова ткнулось что-то с мокрым тянущим чувством. Пришлось даже совершить маленький подвиг и осторожно приоткрыть левый глаз.

Несносная рысь опять притащила под бочок своей любимицы обоих несмышлёнышей. Один сейчас умиротворённо мурчал и сладко подрагивал лапками, уткнувшись мордочкой в живот своей матери и усердно работая живым насосиком. Зато второй лохмотун, песчано-рыже-пятнистого цвета, откровенно дал маху — беззубой ещё пастишкой наделся на кончик обнаруженного Женькиного пальца и усердно смоктал его.

— Кысь… — умоляюще простонала она.

Результатом явилось лишь то, что рысь покладисто повела в сторону голоса одним ухом с изящно украшавшей его чёрной кисточкой. Но затем, после пристального обнюхивания сочтя свою лапу недостаточно чистой, снова принялась её с остервенением вылизывать.

Как ни странно, пальцами шевельнуть удалось. А там и кистью руки, какой-то чужой и едва ощутимой. После чего, согласитесь, ухватить барахтающегося котёнка за шкирку и ткнуть в нужное место, тем самым спася маленького обжоркина от голодной смерти — то уже не ахти какой подвиг.

Рысь оторвалась на миг, одобрительно посмотрев на подключившийся к делу (и к телу) второй пухнастый комочек. А затем она этак царственно и недоумённо повернула ушастой головой, словно заметившая пьяную фрейлину королева. Вибриссы на мордочке обеспокоенно и брезгливо дёрнулись, задняя лапа поднялась в воздух, проплыла над самозабвенно работающими малышами — и с наслаждением почесала свою хозяйку где-то на затылке.