Юлиана Суренова - Тропа каравана

Колдун обернулся к успевшему выбраться из повозки и, стоя рядом, внимательно следившему за разговором, лекарю. Тот сразу понял, к чему вел наделенный даром, как и то, что теперь Шамаш хочет, чтобы все собравшиеся услышали разъяснения из уст врачевателя, а не Хранителя.

— Это вполне вероятно, — чуть наклонив голову, проговорил он. — Ее разум нес воспоминания о том, как все происходило с матерью, и в миг на грани яви и бреда выплеснул их наружу, перенося чужое прошлое на свое настоящее, — возможно, это было слишком сложным объяснением, но для живших днем чудес людей было возможно во что угодно.

Какое-то время все молчали.

— Ладно, — наконец, нарушил тишину голос хозяина каравана. — Нечего здесь стоять, тратя драгоценное время. Скоро полночь.

Склонив перед ним головы, рабыни двинулись к повозке, но Атен остановил их. Поморщившись, он устало бросил:

— Вот что, если хотите, можете постоять снаружи… Только не подходите к кострам! — его глаза сверкнули угрозой. Меньше всего ему хотелось, чтобы рабы участвовали в обряде свободных.

— Спасибо, хозяин! — его благодарили с неподдельной искренностью. Еще несколько минут в этом замечательном мире, под бескрайним, полным ярких сверкающих звезд, небом, вдыхая дух древесных костров, травы, листвы — всего того, что прочно связалось в разуме, душе с образом родного города.

Атен, не слушая их, повернулся, зашагал в сумрак ночи, бросив на ходу:

— Проверю, все ли в порядке.

Следом поспешил дозорный.

Евсей рванулся за ними, но, оглянувшись на побредшего к своей повозке Хранителя, передумал.

— Подожди, Шамаш! — окликнул он наделенного даром. Тот остановился, дождался, пока караванщик догонит его.

— Я хотел поговорить с тобой… — караванщик умолк, не зная, с чего начать. — Неужели действительно можно внушить себе, что тебя укусила змея и умереть от яда? — когда молчание стало в тягость, Евсей схватился за первый попавшийся вопрос, словно пытаясь выиграть немного времени для размышлений.

— Можно подумать: "я мертв" — и умереть. Все дело в силе самовнушения. И желании, — тем временем они подошли к повозке Шамаша, остановились. — А здесь, — продолжал колдун, бросив взгляд вокруг, — возможно даже большее. Собственно, это своего рода место исполнения надежд. Тут все видят то, что хотят увидеть, слышат те слова, которые страстно желали услышать в обычной жизни.

Евсей не смог сдержать горькую усмешку:

— Вот и я… встретил богинь, — проговорил он. Его сердце пронзила боль, на миг замутнившая разум — как же сильно, несмотря на все сомнения, которые и раньше вились в его голове, не хотелось верить в то, что правда столь… безжалостна! "Но нет, нет, — теперь он был готов цепляться за край трещины, убеждать себя: — Да, я мечтал об этом столько лет! И сбылось нечто казавшееся совершенно невероятным, но ведь это… Ведь Шамаш не сказал, что все это — лишь мираж, обман! Рабыня… Она действительно выглядела так, словно ее ужалила какая-то ядовитая тварь. Пусть все случилось лишь в ее разуме, а не наяву, но ведь это произошло, не так ли?"

Чуть наклонив голову, колдун молча наблюдал за караванщиком, понимая, что тот должен сейчас чувствовать: исполнение мечты — это прекрасно, но когда узнаешь, что все произошедшее — лишь плод воображения, когда вера начинает казаться обманом — хочется умереть, потому что больше нет смысла жить.

— Разум человека — сложная штука, — спустя какое-то время, проговорил он. — Во сне он может быть уверен, что все происходит с ним наяву, в реальной же жизни — полагать, что это — лишь сон.

— Но что же… Что я видел? Или кого? — сердце то замирало в груди, то бешено стучалось, вырываясь наружу, мысли упрямо возвращались к одному, казавшемуся наиболее вероятным — "Шамаш щадит меня, хочет сохранить надежду".

— Я не знаю, — колдун качнул головой. Он не чурался этих простых слов, в отличие от большинства людей, боявшихся выказать свою слабость. Но в его устах они звучали как нечто настолько чужеродное, словно цветок посреди снегов пустыни, что в их справедливость было трудно поверить. И, все же, они были единственно возможной правдой (хотя, может быть, не истиной). - Проще всего сказать: забудь о сне, ибо он — всего лишь сон. Но порой и в грезах есть доля истины.

— Богини хотели, чтобы я вел летопись…

— Это ведь совпадает с твоим желанием.

— Я должен быть уверен, что не ошибаюсь, что это — тот единственный, что для меня выбрали небожители.

— Ты сказал, что встретился с ними. Это значит, что они согласны с тобой. Что же тебя беспокоит?

— Если это был только сон…

— Боги редко говорят с людьми наяву.

— У тебя все так просто!

— К чему усложнять то, что и так слишком сложно?

— Рабыне ты велел отказаться от яда мысли, говоря, что лишь так она исцелиться. Почему же мне советуешь сделать наоборот?

— Не все мысли яд. Одни убивают, другие дают силы жить.

— Значит, ты считаешь, я должен верить в то, что… что произошло со мной там, в лесу?

— "Верить" — не то слово… Я бы сказал — помнить, ждать, когда придет время и станет ясно, что правда, а что — нет.

— Но на это ожидание можно потратить всю жизнь!

— Решать тебе, — колдун приподнял полог повозки. В его голосе зазвучала усталость. — До полуночи осталось не так уж много. Последние мгновения на грани миров — время великих откровений. Проведи их наедине с верой своей души. И может быть она даст тебе ответы на все вопросы.

— Шамаш, подожди, — караванщик схватил его за рукав, удерживая, — лишь один вопрос, прошу, для меня это очень важно!

— Спрашивай, — он остановился, повернулся к Евсею, с интересом рассматривая одного из двух братьев, настойчивость которых не переставала удивлять его.

— Этот мир — то, что хотел увидеть ты? — "Мати считает его пришельцем из сказок, Атен — великим небесным божеством, я… я не знаю, что и думать. Может быть, ответ поможет мне, когда…"

— Нет, — с сожалением проговорил колдун. — Это земля, о которой мечтала малышка.

— А Мати… Она наделена силой, силой, которую, сама того не подозревая, пробудила в себе сегодня? Или и эта способность была лишь порождением фантазии и завтра она уже лишится ее…?

— Это зависит от девочка.

— Но… все, что происходит здесь… Это ведь на самом деле?

— Мне трудно ответить на твой вопрос, караванщик, хотя бы потому, что я не привык задумываться над тем, что такое настоящая реальность, а что — нет. Тебе придется решать это самому.

— Шамаш… — ему вдруг стало любопытно. — А что хотел бы увидеть ты?

— Тебя интересует, по чему более всего тоскует мое сердце? — в глазах колдуна угасавшей лампой загорелась боль. — Но зачем? — казалось, он спрашивал: "Неужели ты, кого я считал своим другом, хочешь ранить меня в самую душу?" — Что ж, — он отвел взгляд, — я хотел увидеть дракона.