Юлиана Суренова - Дорогой сновидений

— Нет, — рассмеялся Лаль, не дав ей даже задуматься над причиной своих чувств, словно стремясь к тому, чтобы, оставшись необъяснимыми, они поскорее сгорели, исчезли без следа. — Сей сон — это свобода, свобода от всего: страхов, обещаний, даже сомнений. Лишь ощутив полную свободу ты поймешь всю красоту и могущество моего сна. Но люди, даже находясь за гранью фантазии, не могут отбросить те переживания, что окружали их в реальном мире, с ними остается память, несущая в себе больше цепей, чем все рабские оковы вашей земли.

— Но… — девочка смотрела на бога сна, не зная, что сказать. Она чувствовала себя виноватой и, в то же время, какой-то… неполноценной, что ли. — Я не могу просто взять и перестать чувствовать или помнить. Ведь это не зависит от меня. И, потом… — ей было страшно отказываться от воспоминаний, душа противилась этому шагу, словно в них было скрыто нечто столь важное, без чего была немыслима сама жизнь.

Лаль, прочтя ее мысли, качнул головой, грустно улыбнулся: — От рабства тела избавиться легко. В отличие от рабства души… Прости, — он прервал свои размышления. — Конечно, тебе страшно. Вместо того чтобы поиграть с тобой, я говорю все эти непонятные слова… Я веду себя с тобой как с взрослой, а ты еще, в сущности, совсем ребенок.

— Но ты… — девочка с подозрением смотрела не своего собеседника. — Ты ведь мой ровесник, или…

— Я только выгляжу мальчишкой, — усмехнулся Лаль. — На самом деле я во много раз старше самого древнего старика на земле.

— Ну конечно! — как она могла забыть об этом? — Ты ведь бог!

— Да. И я могу принимать облик существа любого вида и возраста. Хочешь, я стану старым дряхлым псом с седой шкурой и слепыми слезящимися глазами? Или делающим свои первые шаги котенком?

— А я? Я тоже так смогу? — почему бы нет? Ведь ей так этого хотелось! А Лаль сказал, что в своем сне она может все, что угодно.

Девочка закрыла глаза, представляя себе котенка — маленького, серенького с широко открытыми наивными глазками, подвижными ушками и розовым носиком — пуговкой.

Но… Как она ни старалась, ей не удавалось сосредоточиться, в голову всякий раз лезли какие-то другие мысли, заставлявшие разрушаться уже практически законченный образ, сомнения, отнимавшие силы.

— М-м! Не получается! — она была готова заплакать от обиды.

— Только потому, что реальный мир прорывается в твой сон и мешает тебе сосредоточиться.

— Что же мне делать? Лаль, научи меня, как… Ой! — испуганно вскрикнула она, почувствовав, как вдруг задрожала земля у нее под ногами.

Подул резкий порывистый ветер, нагоняя на небо тучи, спеша закрыть им свет. Краски поблекли. Трава, цветы, деревья, — все вокруг стали тусклыми, теряя не только яркость, но и саму жизнь, превращаясь в старые выцветшие картинки…

— Что это?

— Ты просыпаешься, — Лаль исчез. Его голос начал удаляться, звуча тише и слабее.

— Но я не хочу! — девочка всеми силами старалась удержать сон, но очень скоро поняла, что ей это не под силу. — Помоги! — стала просить она бога сна. — Я не хочу просыпаться!

— Не могу, — его голос наполнился грустью. — Я не властен над реальным миром, который, найдя ту нить, которой ты к нему привязана, тянет за нее, спеша вернуть обратно… Но ты сможешь вернуться… Слушай меня внимательно, — Лаль заговорил быстро, словно боясь не успеть сказать главного, — запомни: когда проснешься, не спеши отказываться от сна, думай о нем, вспоминай его… Потом найди ягоды Меслам… Ты должна съесть их и тогда…

— Где же я их возьму посреди снежной пустыни!

— Спроси у рабынь… — и голос стих, потерявшись за гранью.

А Мати вновь оказалась в своей повозке.

После тепла, многоцветия мира сна реальность показалась ей тусклой и холодной. "И враждебной, — вспомнив все, предшествовавшее сну, поняла она. — Скорее бы вернуться назад!" Девочка могла думать только об этом, ни о чем другом.

Осторожно отодвинув в сторону одеяла, не желая будить Шуллат, продолжавшую оставаться в тех сказочных землях, которые манили к себе, не отпускали ни на мгновение, Мати выскользнула из повозки, спеша отыскать заветную ягоду, которая вернет ее назад, в мир сна.

Под шатром и днем, и ночью стоял одинаковый полумрак, так что, не выходя наружу, было трудно определить время. И, все же, девочка была уверена, что уже должен быть вечер, если не глубокая ночь, ведь она спала так долго.

— Мати! — окликнул ее Ри, непонятно почему оказавшийся возле ее повозки.

Помощник летописца вел себя так, словно он всего лишь несколько мгновений назад пытался успокоить девочку и сейчас как раз обдумывал следующую попытку. Но этого не могло быть, Мати была уверена, что проспала по крайней мере несколько часов! Так или иначе, она не собиралась говорить с караванщиком, и быстрым маленьким зверьком метнулась в сторону ближайшей повозки, перебралась под ее днищем на другую сторону, уходя от того, кто был сейчас в ее глазах не приятелем, даже не человеком — так, помехой на пути к цели, назойливым комаром, мешавшим спать.

Мати не хотелось, чтобы кто-то еще увидел ее, окликнул, заговорил, а потому она, сторонясь караванщиков, словно чужаков, прячась в тени повозок, стала пробираться к тому месту, что было выделено рабыням.

Там девочка остановилась, внимательно огляделась. Рабы сидели возле костра с огненной водой и, не сводя с него взглядов поблескивавших в отсветах пламени глаз, монотонно пели длинную песню — заклинание, призванную защитить души живых от демонов и злых духов, прося умирающих остаться, а умершим указывая путь к Вратам подземного царства госпожи Кигаль.

Странно, но песня эта, свидетельствовавшая о том, что смерть где-то рядом, совсем не трогала ее сердца, звуча отрешенно и безразлично.

Мати подобралась к ним поближе, замерла, не решаясь кого-либо окликнуть, боясь, что остальные в то время, когда она будет говорить с рабыней, позовут хозяев каравана. Нет, ей меньше всего хотелось сейчас выслушивать упреки и нравоучения отца или дяди Евсея, вместо того, чтобы поскорее вернуться в мир сна, в который, кто знает, может быть, промедли она сейчас, потеряется дорога.

— Ты что тут делаешь? — раздавшийся совсем рядом, над плечом тихий шепот заставил девочку вздрогнуть, сжаться от страха, хлестнув, словно бичом, по затрепетавшей душе.

Она не решилась даже обернуться, лишь чуть скосила глаза, чтобы увидеть заговорившего с ней. И выдохнула с облегчением:

— Рамир!

Маленькая караванщица знала: эта рабыня, делавшая все, чтобы Мати считала ее своей подругой, никогда не предаст ее, что бы ни случилось.

Девушка огляделась вокруг, спеша убедиться, что никто их не видит, а затем зашептала вновь:

— Почему ты здесь?

— Мне нужно… — начала было она, но затем, не закончив этой фразы, перепрыгнула на другую: — Почему ты не поешь вместе со всеми? — собственно, ей следовало спросить, почему вообще рабы затянули эту грустную песню, о которой без особой на то причины вряд ли кто осмелился хотя бы вспомнить. Но этот вопрос просто не пришел ей на ум, словно кто-то хранил ее от болезненных мыслей и воспоминаний, закрывая ту часть разума, что была связана с ними.