Чарльз де Линт - Страна грез

Эш вздохнула, кончила раздеваться и, надев на себя мешковатую футболку с «Мотли Крю», попыталась без особого успеха подстроить дребезжащий звук телевизора. Она убрала одежду, попросту свалив ее в кучу на свой стул возле окна, достала из армейского ранца книгу, купленную сегодня, и села на кровать, подоткнув подушки под голову.

Конечно же, не Нина и не «Красавица и Чудовище» так раздражали ее сейчас. Это все тот странный парень, который шел за нею от магазина оккультной литературы до самого дома.

Обычно она прекрасно расправлялась с теми, кто пытался пристать к ней.

Обычно это бывали какие-нибудь хамы, которым достаточно было показать средний палец, чтобы они начали нести гадости. На учительских любимчиков и хай-лайфистов можно было не обращать внимания. Панки и крутые ребята – ну, тут можно было посмотреть, пока не разберешься, насколько они интересны, а потом – выкинуть их из памяти или не выкидывать.

Но этот…

Она не могла решить, кто он такой. Он был высок, черные волосы коротко подстрижены, черты лица тонкие и резковатые. Года на три или четыре, по меньшей мере, старше ее – может быть, ему даже двадцать. На нем были высокие ботинки и джинсы, белая футболка без надписи и длинный черный плащ.

И глаза его пугали.

Опасные глаза.

Впервые она заметила, что он следит за ней, в магазине, где она покупала старое издание «Красной книги новых измерений», сборник очерков по оккультным наукам Форчуна, Батлера, Регардье и других таких же. Потом, по дороге домой – пешком, потому что последние деньги Эш просадила на книгу – ей показалось, что за ней кто-то идет. Она обернулась, и он был там, стоял на углу под фонарем и даже не пытался прятаться. Просто стоял, как будто вся улица была его собственная, и смотрел на нее.

Эш пошла к дому тетушки и дядюшки в обход через Нижний Кроуси и пустырь Батлера Ю., но он сидел у нее на хвосте. Не ближе и не дальше, чем тогда, когда она впервые заметила его. Наконец, Эш пришлось зайти в дом – теперь он знал, где она живет – иначе она пропустила бы вечерний сбор, что было бы вовсе нехорошо: тетушка сейчас относится к таким вещам очень строго. В прошлый раз Эш просидела безвылазно дома все выходные – все выходные! – за то, что в четверг пришла домой слишком поздно.

Закрыв дверь, Эш выглянула в окно и увидела, как незнакомец неторопливо прошел мимо. У самой их калитки он остановился, улыбнулся ей в окно тонкими бледными губами, глаза его сверкнули, и он ушел.

Но что-то он оставил.

Обещание.

Она еще увидит его.

Вот это-то и злило Эшли сейчас.

Она хотела бы, чтобы рядом оказался кто-то, с кем можно поговорить об этом, но никого не было. Тетушка и дядюшка, наверно, просто перестанут разрешать ей гулять по вечерам. Ребята, с которыми она сейчас водится, посмеются над нею, и, кроме того, подпортится ее репутация, завоеванная с таким трудом. А что касается Нины…

Эшли взглянула и увидела, что кузина смотрит на нее со странным выражением на лице. На секунду ей захотелось вдруг взять и открыться Нине, но тут же все та же непонятная, беспричинная злость поднялась в ней.

– Может, тебе портрет нарисовать? – услышала Эш свой голос.

Нина тут же перевела взгляд на экран телевизора. Эш снова вздохнула и открыла книгу, начав читать первый очерк, «Миф о Круглом Столе» Форчуна.

Но, читая, Эш то и дело возвращалась к опасным глазам того незнакомца, глубоко встревожившим ее где-то в глубине души. Они никак не хотели забываться.

Родители – это всегда тяжело, но иногда Нине казалось, что ее родители – особенно. Это были самые настоящие правоверные и неисправимые шестидесятники.

Мама до сих пор носила длинные волосы почти во всю спину и предпочитала длинные и широкие платья и рубашки в густой цветочек. Она приехала когда-то в Америку из Англии работать детской няней, но осталась здесь навсегда, потому что Лето Любви было в полном разгаре, а в душе она была истинной хиппи – хотя до того она и не знала об этом, – и она попала именно туда, где должна была быть.

Отец Нины был наполовину итальянец, наполовину – индеец, что, как призналась однажды Нине мама, впервые и привлекло ее внимание. В те времена любой, в жилах которого текла хоть капля индейской крови, был центром всеобщего внимания. Он был большой, широкоплечий, смуглый, в каждом ухе – маленькая золотая серьга, и волосы его были такими черными, что, казалось, они поглощают свет. Волосы он завязывал длинным конским хвостом. Джуди как-то сказала Нине, что он похож на рокера, и что когда она первый раз попала в дом к Нине, он напугал ее до полусмерти. Теперь же она говорила о нем: «Класс!»

– Мне бы твоих родителей! – сказала Джуди Нине спустя несколько недель, когда они сидели у Нины в спальне.

Родители Джуди были американскими китайцами во втором поколении, и все еще сохраняли забавные представления о том, что ребенку можно, а чего нельзя.

Школьные сверхурочные занятия – тренировки по волейболу, драмкружок и тому подобное – были допустимы, до тех пор, пока не отражались на отметках, но мальчишки были строго-настрого запрещены. Неважно, что Джуди было уже шестнадцать. Вырваться из дома вечером в пятницу или субботу можно было, только сочинив сложную и красивую байку о визите к Нине или Сьюзи – и родители Нины с их более широкими взглядами, вполне готовы были эти байки подтверждать.

В этом, конечно, думала Нина, они были классными родителями, но все равно как-то недобно признаваться людям, что твоя мать зарабатывает на жизнь бисерными сережками и фенечками, которые продает в разные ателье мод, а отец работает на стройке, и не потому, что на лучшие работы его не берут, а потому, что он «лучше будет что-то строить, чем гонять по столу бессмысленные бумажки».

Нине, можно сказать, нравилось помогать маме в ее уголке на какой-нибудь выставке, но ей хотелось бы, чтобы их тусовость оставалась бы на этих выставках, а не жила постоянно в доме. Куда ни посмотри, висели психоделические плакаты, бисер и кожа, сушились какие-то травки, в ящиках из-под молока стояли пластинки и кассеты и тому подобные вещи. Вдоль стены в гостиной были книжные полки, полные поэзии Гинзберга и Блейка, потрепанных «Каталогов всей земли», вегетарианских кулинарных книжек, книжек хиповской философии, вроде «Уроков в понедельник вечером» какого-то типа по имени Стивен, и других – Тимоти Лири, Халила Джибрана и Эбби Хофмана.

Все было так, словно время для них остановилось.

В какой-то степени Нина любила своих родителей как раз за то, что они были верны своим убеждениям, за то, что они жили своей философией, а не только болтали о ней. В политических воззрениях они склонялись больше к либерализму и участвовали в защите прав животных, домах для бездомных и бог весть скольких еще группах по охране природы – в делах, которые Нина тоже считала важными делами. Но порою она мечтала, чтобы у них была обыкновенная, нормальная мебель, цветной телевизор в гостиной – свой маленький черно-белый она купила на деньги, заработанные сидением с детьми, на гаражной распродаже, – и для разнообразия как-нибудь можно было посидеть во дворе с прохладительными напитками и «горячими собаками».