Чарльз де Линт - Волчья тень

У нее сильное крестьянское лицо – что называется, характерное. Кожа туго обтягивает скулы, седые волосы собраны в свободный узел, темные глаза, обращенные на нас, не скрывают подозрительности. Ее предки поколениями возделывали эти каменистые склоны, ее сердце выдержало все удары и горести и продолжает биться.

До сих пор я никогда об этом не думала, но, может быть, мысль о ней поддерживала меня, хотя бы подсознательно, когда я выкарабкивалась на свет после своих темных лет. Она, какая бы тьма ни окружала ее, никогда не сдавалась.

Старуха выходит на крыльцо и безмолвно, строго разглядывает нас. Все заготовленные слова замирают у меня на губах. Джорди косится на меня и ослепительно улыбается хозяйке.

– Простите, что потревожили вас, мэм, – произносит он, – мы просто подумали, не сможете ли вы рассказать нам что-нибудь о семье, жившей через дорогу.

– С какой стати? – спрашивает она. – Вы им родственники?

Джорди молчит, и я наконец выдавливаю из себя слова.

– Я родственница, – говорю я.

И зарабатываю новый пронзительный взгляд. Она долгое мгновение изучает меня и наконец кивает. Взгляд у нее чуть смягчается.

– Куперовская кровь в тебе сказывается, – говорит она. – Ты, должно быть, старшая девочка – Джиллиан Мэй.

Я киваю.

– Помнится, ты, по крайней мере, старалась держать дом в чистоте, покуда у тебя не хватило ума сбежать.

Я удивлена. В ее голосе, кажется, проскальзывает уважение ко мне.

– Так что заставило тебя вернуться в этот несчастный дом? – добавляет она.

– Я ищу младшую сестру.

– Не скоро же ты спохватилась…

При этих словах я готова сломаться, но, проглотив комок в горле, говорю:

– Знаю, но я сама жила кое-как и… просто в последнее время я ее часто вспоминаю.

Она минуту обдумывает мои слова, потом переводит взгляд на Джорди.

– Твой парень?

Мог бы им быть, думаю я, только прошлой ночью между нами возникла другая близость, и, по-моему, одно исключает другое. А может, и нет, но говорить об этом еще рано.

– Мой друг, – отвечаю я и представляю ей Джорди. – Так что с моей сестрой?..

– Вы, похоже, устали, – говорит она. – Оба. Заходите, выпейте чаю со льдом, и побеседуем.

Откинув сетку на двери, она приглашает нас в дом.

Для женщины, которая так отгородилась от никудышных соседей, как это сделала миссис Суини, она поразительно много знает о нашей семейной жизни. Сидя в кухне со стаканами чая со льдом и бутербродами с сыром, которые она нам приготовила, мы выслушиваем всю печальную историю моей семьи – вплоть до того времени, когда оставил дом последний из ее членов.

Странное дело, покидая свой дом, мы ожидаем, что, пока нас нет, вся жизнь в нем останавливается. Не то чтобы мы так думали всерьез, но эта идея сидит где-то в подсознании. По крайней мере, в моем. Но для тех, кого ты оставил позади, жизнь продолжается так же, как и для тебя, и только когда ты вернешься, тебя ошарашивает: все переменилось.

Уже пустой дом кое-что рассказал мне о переменах, но до конца я осознала их, только услышав рассказ миссис Суини. Я слушала ее, все глубже погружаясь в какое-то бесчувствие.

Рассказ об аресте братьев – оказывается, Дэл был не единственным гнилым яблочком в нашей семье. Просто он был самым горьким плодом в нашем заглохшем садике.

Рэйлин оставила дом, только она, в отличие от меня, дотерпела до окончания школы. Никто не знал, куда она подевалась, – знали только, что уехала с Рози Миллер.

– Я слышала, они снимали комнату в Стоксвиле, – отвечает миссис Суини на мои расспросы, – но не долго. Эти девочки всегда рвались наверх. Позже они переехали в приличную часть Тисона, но чем зарабатывали на жизнь – представления не имею. Возможно, последовали твоему примеру и перебрались подальше. Ничуть не удивлюсь, если они в конце концов объявятся на одном из побережий – в Нью-Йорке или в Голливуде. У них всегда были этакие звезды в глазах – по крайней мере, у Рози Миллер. Чего хотела или о чем думала твоя сестра, трудно сказать.

– И вы не знаете, где она?

Миссис Суини качает головой:

– В последний раз я ее видела примерно месяц назад – она просто постояла на дороге со своей Рози, поглядела на старый дом. Будто прощалась.

Отец умер. От удара. В марте, всего три месяца назад.

И Джимми умер: застрелили в драке через неделю после смерти отца. Никто не знает, куда подевался Роби.

Дэл попал в тюрьму – ничего удивительного, – и мать переехала поближе к тюремному зданию и к нему.

– Он еще в тюрьме? – спрашиваю я миссис Суини.

Та кивает.

– Какое-то время он тебя не побеспокоит, – говорит она.

Я смотрю на нее и гадаю, сколько же ей было известно о том, что происходит в доме через дорогу. А если она знала, почему ничего не предпринимала? Неужели так трудно было сделать анонимный звонок в полицию? Но я знаю, что несправедлива. В таком крошечном поселке анонимности не существует, тем более когда твой аппарат на одном проводе с другими, как у всех здесь. А ей приходилось думать о безопасности собственной семьи. Она должна была знать, что мой братец способен сжечь ее дом со всеми обитателями.

– За что его посадили? – спрашиваю я.

– Вождение в пьяном виде. Он как-то вечером задавил насмерть девочку на шоссе и уехал, не обернувшись. Оставил ее умирать в канаве, как старого опоссума или лисицу. Его бы и не нашли, если б не Батч Стайлз – помнишь такого?

Я киваю. Батч Стайлз – ветеран войны, – вернувшись домой, привез с собой кореянку и жил с ней в лесу.

– Ну вот, он гулял с собакой и все видел. Говорил потом, что едва не всадил пулю в голову твоему братцу, да только надо было прежде заняться девочкой. Помочь бедняжке он не сумел, зато позаботился, чтобы твой брат получил по справедливости.

– Он мне не брат, – говорю я.

Миссис Суини долго всматривается в мое лицо. Я скашиваю взгляд на Джорди, пытаясь угадать, что он обо всем этом думает, но тот смотрит в ответ невозмутимо и сочувственно. Тут мне вспоминается, что его старший брат – Пэдди, а не Кристи – тоже кончил за решеткой. Несчастье может прицепиться к семье как зараза, от которой никак не избавиться.

– Ты знаешь, – говорит вдруг миссис Суини, – у меня осталась родня в Виргинии и Теннесси.

Я киваю, чтобы показать, что слушаю, хотя не понимаю еще, к чему она клонит.

– В тех местах живет много Картеров, – продолжает она.

– Не понимаю…

– Я просто хотела сказать, что в каждой семье есть паршивая овца. Большинство Картеров, которых я знаю, – хорошие, достойные люди.

– Я больше не Картер.

Она качает головой:

– Можно сменить имя, но прошлого не изменишь, Джиллиан Мэй Картер. Но тебе следует знать, что твоя ветвь семьи просто согнулась не в ту сторону. Не твоя вина, но теперь, мне думается, ты могла бы выправить ее как надо.