Мервин Пик - Замок Горменгаст

Завоевание Фуксии продвигалось вперед медленно, но весьма успешно. Здесь Щуквол превзошел самого себя. Ему удалось так размягчить ее сердце, что оно отзывалось на все нюансы его сдержанных, деликатных ухаживаний.

Теперь им уже не приходилось встречаться по вечерам в случайных местах. В различных частях Замка Щуквол оборудовал для себя комнаты, только об одной из которых – большой спальне, используемой и как кабинет, – было всем известно. Пять комнат из девяти, которые он использовал для своих нужд, находились в тех частях Замка, которые не посещались никем, кроме него, а три, хотя и располагались в наиболее обжитой части, были скрыты от любопытных глаз не хуже, чем гнездо вьюрка в густой траве на берегу заросшем камышом. Хотя двери этих комнат располагались в тех коридорах Замка, которые посещались достаточно часто вид у них был самый неприметный, никто никогда не видел, чтобы они открывались, и никто не обращал на них никакого внимания.

В одной из таких комнат, которую он посещал лишь поздно ночью, когда Замок погружался в вязкую тишину, он повесил на стенах несколько картин, расставил на полках умные книги в кожаных переплетах, поставил в углу небольшой шкафчик, в ящиках которого держал украденные им драгоценности, древние монеты, большой набор ядов и секретные бумаги. Пол укрывал толстый пурпурный ковер, на котором стояли два очень старинных стула изящной формы и маленький стол, не менее изящный и не менее старинный. Щуквол мастерски реставрировал их, устранив все повреждения, нанесенные им временем и дурным обращением. Эта комната поразительно отличалась от мрачного коридора, в который выходила ее дверь, коридор был сложен из грубых камней, по обеим сторонам каждой двери в этом коридоре – а коридор был очень длинный, и дверей было очень много – располагались каменные пилястры, а над ними, поперек, нависала тяжелая плита.

Именно в эту комнату поздними вечерами теперь приходила Фуксия, каждый раз, когда она совершала это путешествие, ее сердце учащенно билось, а зрачки были расширены до крайних своих пределов. Щуквол всегда принимал ее исключительно учтиво и обходительно. Он зажигал лампу под абажуром, дававшим мягкий, рассеянный золотистый свет, а масло для лампы использовал самое благовонное. Раскладывал там и сям несколько открытых книг в кожаных переплетах, словно случайно оставленных там, где приход Фуксии застал его за чтением. Эти последние приготовления, призванные придать комнате более нецеремонный вид, всегда вызывали в Щукволе внутреннее сопротивление. Он питал отвращение к любому беспорядку такое же сильное, как и к любви. Но он знал, что Фуксия будет себя неловко чувствовать в комнате где все находится в идеальном порядке, который доставлял ему такое удовольствие.

Но все равно Фуксия казалась несовместимой с этой со вкусом обставленной и тщательно прибранной западней, Щукволу никогда полностью не удавалось скрыть свою внутреннюю холодность, которая отражалась в предметах, его окружавших. Фуксия была слишком полна жизни, не терпящей мертвой правильности вокруг себя. Ее душевная теплота глубочайшим образом отличалась от сверкающей ледяной энергии Щуквола, подобным же образом любовь, взорвавшаяся как вулкан, выплеснувшаяся наружу как проявление глубинных, безгрешных жизненных сил, несовместима с упорядоченным, налаженным миром. Даже когда она спокойно и неподвижно с рассыпавшимися по плечам волосами сидела на стуле, в ней чувствовалась потенциальная угроза холодной упорядоченности, окружавшей ее.

Но при этом ей нравилось все, что она видела вокруг себя в комнате Щуквола. Ей вообще нравилось все то, чем она сама не обладала. Здесь, в этой комнате, все было совершенно не так, как в остальном Замке, и когда она, окруженная идеальным порядком, вспоминала свой захламленный чердак, который так любила в детстве, свою неопрятную комнату, в которой провела долгие годы, свои нынешние комнаты, где кругом были разбросаны вещи, книги и тетрадки со стихами, ей казалось, что ей очень многого не достает. А когда Фуксия вспоминала неопрятность своей матери, она впервые в жизни чувствовала смущение.

Однажды поздним вечером, когда она кончиками пальцев тихонько постучала в заветную дверь, никакого ответа не последовало. Она, беспокойно озираясь по сторонам, постучала еще раз. Но ответом и на этот раз была лишь абсолютная тишина. Ранее ей никогда не приходилось поджидать под дверью более доли секунды. А потом вдруг она услышала голос, который, казалось, прозвучал совсем рядом.

– Осторожно, ваша милость!

Фуксия вздрогнула так, словно к ней прикоснулись раскаленным железом. Она не слышала никаких шагов, и голос пришел словно ниоткуда. В страхе и трепете она зажгла свечу, которую держала в руке хотя и знала, что делать это неразумно и опасно. Но никого вблизи себя она не увидела. Уходивший в обе стороны от нее коридор был погружен во тьму. А в следующее мгновение она почувствовала как кто-то или что-то быстро приближается к ней из мрака. Задолго до того как свет ее свечи позволил ей узнать быстро приближающегося Щуквола, она уже знала, что это был именно он. Через несколько мгновений его стройная, узкоплечая нервная фигура была рядом с ней. Щуквол вырвал свечу из ее руки и пальцами загасил ее. Мгновением позже он уже поворачивал в замке ключ. Дверь открылась и Фуксию грубо втолкнули в комнату. Щуквол запер дверь изнутри и в темноте злобно прошипел:

– Дура!

Мир перевернулся. Это одно слово бесповоротно все изменило. Все достигнутое Щукволом в отношениях с Фуксией, было грубо сметено – и на сердце Фуксии опустился тяжелый груз.

Если бы хрустальное ослепительное здание, которое столь долго возводил Щуквол, постоянно достраивая и добавляя все новые дивные украшения, и которое своим внешним блеском, долженствующим показать его чувства к ней, приворожило девушку, не было столь утонченно прекрасным, а было менее воздушным, менее хрупким, менее совершенным, падение его от толчка одного слова было бы не столь катастрофичным. Но обрушившись на холодный камень, эфемерная постройка рассыпалась на тысячу кусочков.

Короткое, грубое слово и толчок, который получила Фуксия, мгновенно превратили девушку, трепетно ожидающую свидания, в госпожу Фуксию Стон. В ней вскипела кровь предков. Она была потрясена, возмущена и обижена – но более всего обижена. Ласковая любовь была забыта, Фуксия стала ощущать себя прежде всего дочерью Герцога.

Она понимала, конечно, что не следовало зажигать свечу прямо перед их секретной дверью – это был очень неосторожный поступок с ее стороны, противоречащий всем их правилам секретности. Но она была так напугана! Если бы кто-нибудь увидел ее и Щуквола вместе в такой час, это было бы крайне неприятно, но никакого особенного греха в этом, по ее мнению, не было, если не считать того, что она тайно с кем-то встречается и этот кто-то человек безродный.