Мервин Пик - Замок Горменгаст

И снова старик сказал, что он не судья в этом вопросе, а затем в порыве тщедушного возмущения резко повернулся. Поворачиваясь, он запутался в собственных ногах и, чтобы не упасть, ухватился за маленький столик, стоявший рядом. Высокая алебастровая ваза грозно качнулась в одну сторону, потом в другую. Моллуск и Ткан, открыв рот, с ужасом смотрели на раскачивающуюся как маятник вазу, но, парализованные страхом, не могли двинуться с места.

А Ирма, ничего не заметив, поплыла по гостиной. Она шла медленно, лениво; ей казалось, что такой способ передвижения должен производить впечатление и обеспечивать ей достаточную безопасность. Она плыла по серо-зеленому ковру, раскачиваясь, время от времени останавливаясь и поднимая безвольно повисавшую руку – очевидно, она практиковалась в том, как подавать руку для поцелуя Профессорам. Во время этой мимолетной близости, навязанной Ритуалом, она будет держать голову вот так, слегка наклоненно, удостаивая того, кто прикасается губами к костяшкам ее руки, лишь мимолетным взглядом.

Зная, что Ирма без очков плохо видит, Моллуск и Ткан смотрели вслед удаляющейся хозяйке и, не боясь, что она заметит отсутствие какой бы то ни было деятельности с их стороны, производили лишь некоторый шум, долженствующий быть свидетельством их усердия.

Но долго им этого делать не пришлось – открылась дверь и в комнату вошел Доктор Хламслив. Он был облачен в вечерний костюм и выглядел еще более элегантным, чем обычно. На его груди поблескивало несколько медалей, которыми Горменгаст наградил его, а в узком пространстве между лацканами на белоснежной рубашке покоились алый Орден Побежденной Чумы и Тридцать Пятый Орден Плавающего Ребра, подвешенные на широких лентах. В петлице была орхидея.

– Альфред, – воскликнула Ирма, – скажи мне, ну как я выгляжу? Как я выгляжу в твоих глазах?

Хламслив оглянулся по сторонам и молча, одним движением руки отослал слуг из комнаты.

Он не появлялся целый день, проспал после обеда пару часов безо всяких сновидений, и это помогло ему к вечеру оправиться от кошмаров, которые мучили его всю ночь. И теперь он выглядел свежо, как полевой цветок, хотя и не столь же пасторально.

– А, я вот что тебе скажу, Ирма, – воскликнул Хламслив, склонив голову набок и обходя Ирму со всех сторон, – скажу тебе вот что: ты создала из себя нечто такое, что… Если это не произведение искусства, тогда я и не знаю, что это такое… Клянусь всем тем, что сияет, ты сногсшибательна! Боже, я тебя с трудом узнаю! Повернись, моя радость, повернись! Ой-ля-ля! Какое достоинство! Подумать только, что в наших жилах течет – хоть и вяло – одна кровь! Просто смущение охватывает.

– Что ты этим хочешь сказать, Альфред? Я думала, ты… восхищаешься мною и хвалишь мои усилия! – Голос Ирмы, когда она произносила это, слегка дрогнул.

– Именно это я и делал, именно это! Но скажи мне, дражайшая моя сестра, что – если не считать твоих светозарных ничем не прикрытых очей и твоего общего игривого настроения, – что так изменило тебя, что, так сказать… ага… ага… Гм… а, я понял, я понял! Клянусь всем тем, что может раздуться, – ну, конечно, как я сразу не догадался, дурачок! – ну, конечно, у тебя появилась грудь, моя восхитительная! Хотя, может быть, я ошибаюсь?

– Альфред, не тебе доискиваться, есть у меня грудь или нет!

– Боже упаси, Боже упаси, конечно нет!

– Но если тебе уж так надо знать…

– Нет, нет, нет, НЕТ! Я полностью оставляю это на твое усмотрение!

– Так не хочешь меня выслушать? – Ирма была готова расплакаться.

– Ну почему же, если ты настаиваешь, я готов слушать. Говори, расскажи мне все.

– Альфред, тебе нравится, как я выгляжу? Ты ведь сказал, что нравится?

– Да, нравится. Очень нравится. Просто… просто я тебя знаю так давно, и…

– Насколько мне известно, – чуть ли не выкрикнула Ирма, перебивая брата, – женский бюст таков, каким…

– Каким его сделаешь? – вопросил Хламслив, встав на цыпочки.

– Вот именно! Вот именно! – победоносно вскричала Ирма. – И я сделала себе бюст, Альфред! Я чувствую гордость за него! Он сделан из грелки, весьма, надо сказать, дорогостоящей, особой грелки.

Наступило долгое молчание, в котором, однако, отсутствовало какое бы то ни было направление. Когда наконец Хламсливу удалось собраться и восстановить несколько нарушенное самообладание, он открыл глаза.

– Ну, и к которому часу ты ожидаешь гостей, мой друг?

– Тебе это известно не хуже, чем мне! В девять часов, Альфред. Может быть, нам позвать шеф-повара?

– Зачем?

– Ну, для того чтобы дать ему последние указания.

– Как, опять?

– Но, мой дорогой, в таких делах ничего не бывает окончательно последним.

– Ирма, – торжественно произнес Хламслив, – кажется, ты изрекла правду чистейшей воды… да, кстати, о воде: фонтан работает?

– Родной мой, – игриво сказала Ирма, трогая пальцем рукав брата, – он работает, он плещется вовсю! – И она ущипнула Хламслива.

Хламслив почувствовал, как по всему телу у него побежали мурашки, словно колонны муравьев, движущихся во всех направлениях, выскакивающих из засады то там, то здесь.

– А теперь, Альфред, так как уже почти девять часов, я преподнесу тебе сюрприз. Ах, ты еще ничего не видел! Это роскошное платье, эти драгоценности, эти серьги, эти сверкающие камни в ожерелье на моей белой шее (Хламслив слегка поморщился), эти удивительные кружева моей сеточки на волосах – все это лишь внешнее оформление, внешняя оправа! Альфред, ты потерпишь, или все-таки сказать тебе? Или даже лучше – да! Да! Будет еще лучше, если я покажу тебе прямо СЕЙЧАС!

И она устремилась куда-то. Доктор Хламслив и не догадывался, что его сестра может передвигаться столь быстро. Прошуршало ее платье – «синий кошмар», – и она исчезла, оставив после себя слабый запах миндального крема.

«Неужели я так постарел?» – подумал Доктор Хламслив, закрыв глаза и обхватив рукой лоб. Когда он снова открыл глаза, Ирма уже вернулась. Но Боже праведный! Что она с собой сделала!

Перед ним стояло не просто фантасмагорически наряженное существо, к которому он уже давно привык, а нечто совершенно новое, незнакомое; образ его сестры, тщеславной, нервной, вечно всем неудовлетворенной, нелепой, всегда раздраженной, легко возбудимой и колючей старой девы, которую при всех ее ужимках и странностях еще можно было как-то терпеть, исчез, а вместо него перед Доктором предстало нечто совсем иное, некий особый экспонат. Каким-то странным, удивительным образом все, что было на уме у Ирмы, все ее потаенные мысли раскрылись, сделались явными с помощью длинной вуали с изображением цветов по краям, которая теперь скрывала ее лицо. Хорошо были видны лишь глаза, очень близорукие и весьма маленькие; а видны они были потому, что находились над густой вуалью, закрывавшей нижнюю половину лица. Ирма водила глазами в разные стороны, чтобы продемонстрировать брату тот эффект, которого она хотела достичь с помощью вуали; длинный, острый нос Ирмы почти не просматривался, и это само по себе было прекрасно. Но вуаль не только не скрывала прячущихся в голове Ирмы намерений, а, наоборот, ужасно их выпячивала, предельно обнажала.