Алексей Свиридов - Крутой герой

Плюхнувшись на холодный песок, нанесенный ветрами в углубление, Андреа сразу поднял голову, и принялся смотреть на дорогу — если уж его заметят, то он об этом по крайней мере тут же узнает. Вскоре послышался далекий механический треск, он быстро приближался… И тут под бок к Андреа шлепнулось что-то горячее, тяжело дышащее и волосатое. Он схватился за столовый нож — более серьезного оружия так не нашлось, но волосатое нападать не собиралось, а вжавшись всем телом в ложбинку замерло.

На дороге сначала блеснула одна фара, потом вторая, и оглашая молчаливые окрестности взрывами выхлопов, мимо прокатили два мотоцикла, скорее смешно, нежели грозно выглядящих: их явно собирали из частей механизмов разного типа и назначения, но одинаково ржавых и битых. Однако ржавые — два парня, восседавших в седлах (вернее один в седле, а другой на примотанном к бензобаку сверху офисном кресле с драной обшивкой) держались вполне естественно, а то и гордо. Возможно, поводом для их гордости были длинноствольные ружья, укрепленные у каждого рядом с седлом.

Мотоциклы скрылись за гребнем холмика, оставив за собой блеклый шлейф плохо прогоревшего топлива из выхлопных труб. Сосед Андреа пошевелился, и поднялся на ноги — теперь было видно, что больше всего «это» похоже на человекообразную обезьяну, но обезьяну, подпоясанную ремнем с кобурой для револьвера.

— Ну, парень, — сварливо проговорил обезьян, глядя на Андреа сверху вниз, — какого хрена мое место занял? Всю охоту испортил, паразит!

— Да ну? — удивился Андреа, тоже вставая, и теперь сверху вниз на обезьяна глядел уже он. — А мне показалось, что это они на тебя охотятся!

— Они на меня, я на них… Гоняйся вот теперь! А какая кожа была…

Слово «кожа» он произнес с профессиональным ударением на последнюю букву.

Андреа побледнел и чуть присел, напрягшись для драки, решив что за исчезновением лучшего объекта для добычи, ему придется отспаривать у охотника право владения своей собственной «кожой».

Обезьян это заметил, и презрительно бросил:

— Думаешь, я на твои тряпки соблазнюсь? Сначал косуху отрасти, тогда и потягаемся…

С этими словами он подпрыгивающей походкой направился куда-то вглубь равнины. Андреа хотел было остановить его, порасспросить, но передумал: уж больно нелюбезно был настроен хозяин укрытия.

Проводив взглядом маленькую фигурку, он пожал плечами, и вернулся на дорогу.

Подойти к близко к городу удалось только перед самым рассветом — несмотря на кажущуюся близость, от холмика до свалки оказалось часа три ходу. Когда расцвеченные лампочками силуэты самолетных фюзеляжей и останков грузовиков стали различаться впереди достаточно ясно, Андреа свернул с обочины дороги, решив больше не испытывать до сих благоволившую к нему судьбу — то, что кроме тех двух мотоциклистов ему никто не повстречался, он счёл исключительно ее подарком.

В принципе, свалка уже началась, но то, что лежало вокруг дороги было свалкой, так сказать безжизненной: груды застывшего асфальта, лепешки бетона, и целые крепостные валы из какого-то черно-красного шлака. Приспособленные ржавыми для своего обитания места начинались дальше.

Андреа поплутал вверх-вниз по всем этим кучам, и решил устроить днёвку среди потрескавшихся бетонных плит — во-первых они были достаточно чистыми, а во вторых две из них привалились друг к другу так, что образовался уютный шалашик. Потерять ориентировку, Андреа не боялся: со стороны города продолжалась раздаваться пальба, доносились крики, звуки заводимых моторов и еще какой-то грохот, прислушавшись к которому он с удивлением пришел к выводу, что скорее всего это музыка — правда для того, чтобы уловить в ней какое-то подобие ритма и мелодии, пришлось потратить минут десять.

Спуститься по выщерблинам к основанию бетонного «шалаша» было делом несложным, и вскоре Андреа уже устраивался поуютнее, подсунув голову под торчащую горизонтально ребристую арматурину. Ночь прошла, холод должен был скоро уйти, день вполне протянуть можно, а там…

Что будет там, он додумать не успел. От спуска послышался звук чьих-то шагов. Потом к этим шагам добавились еще одни. Андреа, забыв обо всем попытался вскочить, чтобы дать тягу, но араматурина спружинила, и вернула его обратно в лежачее положение. А осторожные шаги приближались, и вскоре в «шалаш» вошел ржавый — первый ржавый, которого Андреа увидел вблизи. Двигался он почему-то спиной, но вскоре это разъяснилось: он поддерживал за руку другого ржавого, на этот раз женского пола — о том что это именно девочка, а не мальчик, можно было догадаться лишь по мягкому овалу лица, нежно очерченным губам, и двум килограммам краски на лице, по одному вокруг каждого глаза. В остальном двое были схожи: одинаковые джинсы, сидящие пузырем одинаковые кожанки, одинаковые высокие ботинки, серьги в ушах, перстни с черепами на пальцах и ремни с серебряной отделкой (больше подходящей сбруе запасной лошади небогатого рыцаря) — все было словно взято с одного склада и с одной полки. Прически тоже имели одинаковый фасон, то есть имели вид торчащего вверх гребня лохм, слипшихся в подобие дикобразовых иголок, но разных цветов: грязно-белого с подсинью и зеленого с прожилками красных прядей.

Шедший первым повернулся в профиль, и Андреа убедился, что этот ржавый очень молод, не мальчик, конечно, но если можно так выразиться, начинающий юноша. Да и его даме тоже было далековато до зрелой женщины, несмотря на всю ее аляповатую косметику в стиле «Я твоя погибель, бэби, поцелуй же меня!»

Они принялись усаживаться. Юноша, не глядя оперся спиной о загнутый конец прута, и этим немного облегчил положение Андреа: теперь ему, для того чтобы подняться на ноги, надо было всего лишь боком встать на четвереньки, отползти на полметра, и вот она, свобода.

Девушка присела рядом с кавалером, и Андреа, боящийся дыхнуть, получил возможность созерцать два обтянутых джинсой зада, и отметить, что у девушки он был все-таки немного круглее.

Рука юноши обняла плечи девушки, ее голова склонилась к нему на плечо, и она нежно заговорила.

— Извини меня… Я никогда не мечтала, как многие, идти против правил, но это сильней меня. Я готова наплевать на все условности и на всю мораль… Я люблю тебя!

— Я тебя люблю… — эхом отозвался юноша, и некоторое время все было тихо — если, конечно, не считать усилившегося с рассветом грохота мотоциклетных двигателей в городе и продолжающего бухать музыкального ритма.

— Пускай меня все осудят! — воскликнула девушка по окончании поцелуя. — Пускай родные на порог не пустят! Но чтоб ты насиловал меня в баре прямо перед стойкой, и чтобы твои друзья радостно орали вокруг… Нет, я так не могу!