Пола Вольски - Наваждение

– Переживания сестрицы Уисса Валёра меня не волнуют. Есть заботы поважнее – например, судьба Элистэ.

– Элистэ? Ах да, пусть девочка навестит меня, мне нужно ее за многое поблагодарить.

– Вряд ли она сможет вас навестить. Она исчезла. Так и не вернулась из садов Авиллака. Я жду подтверждения, но, судя по тому, что мне стало известно, прошлой ночью она наверняка попала в лапы Народного Авангарда.

Дреф говорил спокойно и ровно – как всегда, когда сообщал о большом несчастье.

Кинц отнюдь не отличался подобной выдержкой.

– Не может быть! Ох, быть такого не может!

Старик попытался встать, но тут же, задыхаясь, упал на подушки.

– Успокойтесь, сударь. Вам предписано лежать. Вставать на ноги вам еще рано.

– Как же такое могло случиться?

– Флозина так толком и не объяснила – ей тогда было не до того. Когда вы потеряли сознание, наваждение с народогвардейскими мундирами рассеялось. По просьбе Элистэ Флозина принялась его восстанавливать, и тут появился отряд Народного Авангарда. Флозина лишь краем сознания отметила, что Элистэ куда-то исчезла. По всей видимости, она отвлекла на себя внимание народогвардейцев. Но какой ценой!

– Это моя вина, только моя! – У Кинца на глазах выступили слезы. – Зачем я ее туда привел?! Но я и мысли не допускал об опасности – считал, что мое искусство надежно нас защитит. Самонадеянный дурак! И вот теперь Элистэ страдает из-за моей неосмотрительности, моей самоуверенности, моей чудовищной глупости! Как же мне ей помочь?!

– Тише, мастер Кинц. Успокойтесь, соберитесь с мыслями. Бесполезно корить себя, да и бессмысленно – только силы напрасно потратите.

– Как вы можете рассуждать так спокойно, так сдержанно? Разве вам безразлична судьба моей племянницы? Неужели вы за нее не переживаете?

– Сейчас не время предаваться переживаниям – ни мне, ни вам. Лучше подумаем, как ее вызволить.

– Верно, мой мальчик, вы, как всегда, правы. Простите старика, я ведь понимаю – вам она так же дорога, как и мне. Если б у меня в голове прояснилось! А то все спуталось и перемешалось, как в тумане. Я ничего не вижу, это так мне мешает…

– Последствия травмы, но вы оправитесь и, будем надеяться, скоро. Что до очков, то найдем вам другие, это проще простого. А вы тем временем постарайтесь собраться с силами и сосредоточиться па самом главном. Флозина Валёр бежала вместе с моими надеждами использовать ее чародейный дар для освобождения Элистэ и Шорви Нирьена. Флозины нет, но вы-то остались. До сих пор «Гробница» считалась неприступной. Но после того, как я узнал, что вы можете менять внешний вид человека, у меня возникли кое-какие идеи. Вы в силах изменить мой облик, мастер Кинц? Придать мне внешность и голос другого лица?

– Из ныне живущих, мой мальчик? Но кого именно?

– Скажем, Уисса Валёра.

– О, понимаю. Блестящая мысль! Раньше у меня бы, конечно, получилось, но не уверен, что справлюсь с этим в моем нынешнем состоянии. Однако попробуем. Будьте добры, помогите мне подняться.

Дреф подхватил Кинца во Дерриваля под мышки, осторожно приподнял, подсунул под спину подушки и поднес стакан воды. Кинц немного посидел, собираясь с силами, затем опустил голову и начал вполголоса бормотать что-то непонятное. Он бормотал и бормотал; от губительного для магических чар напряжения он даже охрип, на лбу у него выступили предательские капельки пота.

Наконец он замолк, поднял голову и открыл полные слез глаза.

– Не получается, – прошептал он. – Волшебство не дается, все усилия тщетны. Дар покинул меня.

– Вернется вместе с новыми силами, – успокоил Дреф сын-Цино, не позволив прорваться наружу и малейшей тени охватившего его сомнения и глубочайшего разочарования.

– Что будет с Элистэ? Я так боюсь за нее! – расплакался Кинц, и крупные слезы покатились по его серым щекам. – Простите меня, мой мальчик. Ох, как же я виноват!

«Гробница» обманула ее ожидания. Из перешептываний, какие в свое время Элистэ удалось подслушать, явствовало, что заключенные там имеют возможность общаться друг с другом почти без помех. Для многих Возвышенных, которым приходилось скрываться долгие страшные месяцы, отказываясь от имени и от наследия предков, заключение отчасти позволяло расслабиться, перевести дух. Оно хотя бы клало конец неопределенности, страхам, притворству и одиночеству. Тут гибель последних надежд освобождала несчастных от кромешного ужаса, и жертвы революции нередко проводили отпущенные им перед смертью часы в относительном мире, ободряя и поддерживая друг друга.

Но Элистэ была уготована иная участь.

Ее провели в тюрьму через боковую дверь, незаметную, если не тайную. В нос ей ударила неимоверная вонь – тошнотворная смесь кислой грязи, потного страха, дыма, чадящего масла и прежде всего неизбывной застоявшейся сырости. Пахло куда хуже, чем в «Сундуке», – вероятно, потому, что «Гробница» была древнее и ее миазмы вызревали на протяжении веков. Элистэ чуть не задохнулась.

– Пообвыкнешь, бонбошка, – посочувствовал какой-то народогвардеец. – Дыши ртом.

Поразительно, но поймавшие ее солдаты, казалось, отнюдь не испытывали к ней ненависти; они, скорее, вели себя как гладиаторы, готовые побрататься с противником после окончания схватки. Впрочем, народогвардейцы могли себе это позволить: каждый из них, несомненно, уже прикидывал, сколько ему достанется из сотни рекко, обещанных за поимку Элистэ во Дерриваль. Добродушие их, таким образом, было вполне понятно.

Ее обыскали – не распуская при этом рук. Затем провели зловонной галереей и вниз по сырой спиральной лестнице, потом по другому коридору с лужами на полу и остановились перед крохотной темной камерой. Элистэ вошла, обводя взглядом отвратительно влажные стены, парашу в углу и узкую койку-полку, напоминавшую нары в «Приюте Прилька». Дверь захлопнулась, лязгнул засов, солдаты ушли и унесли фонарь, оставив ее в кромешном мраке совсем одну. Такого она никак не предполагала.

Девушка на ощупь добралась до койки, села и стала ждать, пока глаза привыкнут к темноте. Тем временем пелена благодетельного тумана, что окутывала ее сознание с минуты ареста, начала рассеиваться. Мысли и чувства возвращались к ней, как ни гнала она их от себя. Ее охватил слепой ужас, скрутил в жгут, заставил бешено биться сердце. Промозглая сырость и тьма обрушились на нее; тело покрылось холодным потом, она задыхалась. Куда лучше было бы остаться в ступоре – но отупенье прошло, и вернуть его невозможно. Она застыла, проклиная очнувшееся сознание, ибо в мертвом безмолвии ее слух не улавливал ни звука.

И тут мысли хлынули потоком.

Ее специально посадили в одиночку – она ведь не такая, как все. Не заурядная Возвышенная пленница, а племянница Кинца во Дерриваля, чародейного врага Республики; его родственница, сподвижница и сообщница. Уж она-то сможет рассказать им о Кинце – о его планах, чародейных приемах и (если Флозине удалось извлечь его из садов Авиллака) о его местонахождении. Кровопийцы «Гробницы» наверняка попробуют все это из нее выпытать.