Вера Школьникова - Дети порубежья

— Его нельзя выносить из библиотеки, но для наместницы я сделаю исключение. А когда ты его "потеряешь", — широко ухмыльнулся Хранитель, — не спеши каяться, я специально заказал копию. — На самом деле он приготовил альбом для наместницы, но из-за ссоры так и не подарил.

Саломэ попрощалась:

— Мне пора. А тебе сегодня будет чем заняться. Этот мальчик… пожалуйста, будь с ним помягче. Дай ему время привыкнуть. Это очень трудно — в один день изменить жизнь.

Леар кивнул ей. Разные во всем, они оба прошли через это испытание — в один день лишившись родителей, дома, прошлой жизни, ожидавшего их будущего — всего. И если Саломэ потом еще, пусть редко, но виделась с отцом и матерью, пока те не умерли, то Леар осиротел в один день, перед этим потеряв брата-близнеца.

Титул оставался последним, что связывало его с Суэрсеном, и даже эта формальная связь, тяготила Хранителя, накладывая обязательства, которые рано или поздно придется исполнять. Он поднял руку, потереть поперечную морщину, прорезавшую лоб, как всегда в минуты раздумья, и не заметил ужаса, исказившего лицо Саломэ — рукав робы упал, открыв запястье, и наместница увидела темно-синий след от укуса на его правой руке.

Вернувшись в кабинет, она вызвала министра государственного спокойствия и молча подписала нужные бумаги. Так и оставшаяся нераскрытой папка закончила свою жизнь в огне, и слуги потом весь день сражались с вонью, поминая недобрым словом прихоть наместницы, которой вздумалось палить кожу в камине.

Солла любила вечер — к жаре она, как и все островитяне, привыкла с детства, но излишне яркие краски резали ей взгляд, нагревшиеся на солнце цветы туманили голову назойливым ароматом, воздух терял вкус, влажно оседал на коже, приклеивая юбку к ногам, а океан превращался в ослепительное зеркало, выжигающее глаза иголками-бликами.

С наступлением вечера все менялось: цветочная пыльца оседала на лепестки, утомительные запахи уступали место пряному ветерку, щедро приправленному морской солью, песок постепенно остывал — можно было скинуть соломенные сандалии и погрузить пальцы во влажную прохладу. Зеркальную поверхность воды взламывали волны, и она черным бархатом обволакивала тело, распрямляла спутавшиеся за день волосы, играла тяжелыми прядями.

Солнце медленно гасло, опускаясь за горизонт, сиятельная небесная лазурь наливалась багрянцем, вспыхивала напоследок пурпуром и, переливаясь, таяла — от красного в желтый, из желтого в серый, а за серым наступало короткое ночное царство темно-синего, пронизанное серебряными ракушками звезд. На небо неторопливо выкатывалась луна, зависала над океаном, раскинув на волнах ковровую дорожку.

Отец рассказывал Солле, что первые эльфы из дома Луны могли ходить по этой дорожке не замочив ног. От них сохранились только предания и благодарная память — во время войны эльфийских домов старшие остались на берегу, прикрывая своих детей и внуков.

Корабли успели уйти, победители не стали преследовать беглецов: без первого поколения они не представляли опасности, проще было проявить «милосердие», чем строить корабли и ловить ветер в море. Тем более, что звездные эльфы, сохранившие верность правящему солнечному дому, и так уже возмущались излишней, на их взгляд, жестокостью короля.

Об этом беженцы узнали позже, когда на Лунные Острова начали заплывать купцы. А тогда, проведя в открытом море несколько месяцев, отчаявшиеся беглецы успели потерять надежду, иссякшую быстрее питьевой воды. Но Творец оказался милостив даже к бунтовщикам, презревшим его волю — впередсмотрящие разглядели землю.

Солла родилась уже здесь, через пять тысяч лет после исхода, и не знала другого дома, как впрочем, и все жители островов — смешавшись с людьми, эльфы утратили бессмертие и теперь жили немногим дольше смертных. Девушке досталось достаточно эльфийской крови, чтобы длинные волосы окрасились в серебряный цвет, отличавшийся от серебра седины так же, как природный румянец шестнадцатилетней скромницы отличается от краски на щеках стареющей кокетки. Но во всем остальном она походила на женщин рода человеческого и ни разу за свои тридцать лет не пожалела об утраченном предками бессмертии. Слишком дорого приходилось за него платить.

Дэрек ненавидел вечера. Днем он находил себе дела подальше от берега: резал по дереву, а если не было заказов, плел корзины, что считалось женской работой, замешивал глину для кувшинов, растирал краску, учил деревенских детей играть в веревочку — что угодно, лишь бы не оставалось времени на раздумья.

А вечерами его неотвратимо влекло к воде: Дэрек не мог сопротивляться зову океана и, повертевшись на циновке, покорно, как на поводу, шел на берег. Там он стоял, по колено зайдя в набегающие волны, прищурившись, смотрел на закат, и упрямо повторял, как заклинание, как молитву: "Ничего, ничего, поглядим, погодим. Ничего…"

Наслаждающиеся прохладой парочки обходили его стороной, деликатно не замечая одинокую фигуру резчика, а через некоторое время приходила Солла. Она обнимала мужа за плечи и мягко, но настойчиво, как маленького ребенка, уводила с пляжа.

Они молча возвращались домой, Дэрек садился на крыльцо, выкуривал трубку, набитую дымным зельем — пристрастился уже здесь, до империи дымок не доходил, а на рынках Кавдавана маленький сверток стоил больше месячного матросского жалованья, не по карману было… Потом засыпал, уткнувшись носом в шею Соллы, вдыхая прохладную свежесть ее кожи. А ночью ему опять снились горящие корабли: охваченные пламенем остовы, стеная, рушились в воду, искры огненным дождем рассыпались на песок, черная копоть оседала на лицах, и слезы оставляли на щеках предательские дорожки.

В тот день они в последний раз были вместе, вся команда, кроме капитана. Капитан отказался покинуть корабль. Тогда Дэрек не понимал, в двадцать лет хочется жить, особенно когда тебя за руку держит молоденькая девушка с бархатной кожей и жемчужными глазами, ничем не похожая на портовых шлюх. Теперь, пожалуй, остался бы с капитаном.

А девушек тут было много, каждому нашли по вкусу. Капитану тоже предлагали… Первое время следили, потом перестали — кто, скажите на милость, захочет сбежать от вечного блаженства? Старейшины с виноватым выражением на лицах выполняли все желания пришельцев, не позволяя им только видеться друг с другом. Да и то — поначалу. Теперь Дэрек мог бы навестить бывших товарищей, но не хотел. У каждого из них своя Солла, дети, каждому нашлось дело по душе, и только один он никак не успокоится, не спит ночами.

Этим вечером Солла не спешила уводить Дэрека домой. Она скинула обувь и зашла в воду, стала рядом с ним. Там, где ему было по колено, ей доходило до бедер; ее ладонь скользнула по его спине: