Юрий Никитин - Придон

Ральсвик ушел было смотреть на крепость, когда сзади застучали торопливые шаги. Белозерц подошел мрачный, обеими руками держал впереди себя овечий желудок.

– Взгляни, – сказал он.

– Что там? Драгоценные камни?

– Хуже, смотри…

Ральсвик брезгливо раздвинул края окровавленной плоти пальцем. В желудке виднелись непереваренные зерна пшеницы. Крупные, отборные.

– У второй тоже, – сказал Белозерц невесело. – Полон желудок…

Ральсвик простонал сквозь зубы.

– Что же получается? Они кормят паршивых овец пшеницей?

– Это значит, – зло сказал Белозерц, – что они заранее приготовились к осаде. Догадывались, мудрые, что захватим всю равнину, а потом придем и сюда. И загодя набили свои подвалы зерном. Так что наш план взять измором…

Ральсвик круто повернулся, Белозерц заспешил за ним в лагерь. Уже ни шуток, ни песен, все мрачные, озлобленные, все поняли, что означают эти зерна в желудках овец. Ральсвик чувствовал на себе сотни пар вопрошающих взглядов.

– Проклятье! – вырвалось у него гневное. – Неужели какое-то жалкое селение остановит нас?

Он повернулся и пошел быстро к крепости. Белозерц и еще трое сотников пошли следом. Ральсвик остановился на расстоянии, чтобы могли услышать, прокричал:

– Мое имя Ральсвик, я тысячник великого Придона!.. Требую признать власть великого Придона, и тогда… тогда мы снимем осаду и пойдем дальше. Вы снова сможете свободно выходить, пасти овец, общаться с другими городами.

Сверху после недолгого молчания крикнули:

– Считаешь нас дураками? Да вы сразу вырежете всех!

Ральсвик вскинул обе руки:

– Призываю всех богов, что ни один из нас не войдет в вашу крепость. И даже не попытается. Вы можете не открывать ворот! Нам нужно только, чтобы вы признали власть великого Придона.

На этот раз там наверху совещались долго, спорили, все это время Ральсвик стоял, едва дыша. За ним мрачно сопели его военачальники, уже поняли замысел и, как догадывался Ральсвик, полностью его поддерживают.

Наконец сверху крикнули:

– Ну ладно, признаем!.. И что еще?

– Ничего, – крикнул Ральсвик с огромным облегчением. Он услышал, как за спиной шумно вздохнули, как будто все несли мешки с камнями, а сейчас наконец-то сбрасывали. – Ничего!.. Вы признали власть Придона!.. теперь мы уходим дальше, мы ведь своего добились. Все! Мы уходим.

Сотники помчались обратно, опередив его на половину дороги к лагерю. Когда он пришел, все уже прыгали от радости, седлали коней, прятали в седельные вьюки походные котлы.

А в оставленной крепости защитники со страхом и надеждой смотрели со стены вслед уходящим артанам. Старейшина с трудом перевел дыхание, снял баранью шапку и вытер ею худое вспотевшее лицо.

– Я не верил, – произнес он надтреснутым голосом, – когда Ратша посоветовал нам эту глупость… Ну, остатки пшеницы скормить овцам и дать им убежать, чтобы артане поймали! И так самим есть нечего, а тут еще такую дурь… Но получилось, получилось, не могу поверить, но все получилось!

– Ратша – великий воин, – сказал другой с почтением. – Он в таких битвах бывал, что много всяких воинских хитростей знает.

Последние жаркие дни уходящего лета, площадь перед дворцом полили водой, удивительный и такой хороший обычай, воздух густой, пряный, с какой бы стороны ни подуло ветром. Если со стороны сада, то нежно и приторно пахнет розами, свежими листьями, если со стороны моря – то солоноватой свежестью.

Народ давно перестал пугаться артан, улицы даже поздними вечерами заполнены куявами. Снова торгуют, спорят, ругаются, сплетничают, перемывают кости соседям. Из окна дворца видно, как через площадь прошли группкой артане: высокие, поджарые, на их обнаженных до поясов телах переливаются жаркие отблески багрового заката. Их лица суровы и надменны, плечи развернуты, а спины прямые. У каждого через могучую грудь идет широкая перевязь со знаменитым артанским топором, из-за которого артан зовут народом Боевых Топоров, у всех на поясах слева висят ножи, которые хороши и в бою, и за столом.

Куявия стара, мелькнула неожиданная мысль. Может быть, стара и Артания, но Артания постоянно молода, как ящерица, что каждый год сбрасывает старую кожу, а Куявия не сбрасывает: вот эта кожа во множестве длинных и кривых улочек, где на каждом шагу лавки, кузницы, оружейные, винные, хлебные, скорняжьи, сапожные, где с трудом пробираются даже пешие, а телеги предпочитают двигаться по новым улицам, которым тоже сотни лет.

В Куябе множество храмов, капищ и простых жертвенников, здесь есть храмы даже чужих богов, не ведомых ни куявам, ни артанам, ни славам: поставили на свои деньги какие-то купцы, а куявы терпимы ко всем, кто их не примучивает к своему языку, привычкам или обычаям. Некоторые храмы даже выше и богаче, чем дворцы беров, но с княжескими даже им не сравняться: это в Артании богам почетное место, а здесь везде люди, везде торгаши, и чем богаче человек, тем богаче у него дом, тем кичливее и заносчивее он сам, тем наглее его челядь и похабнее родня.

Гулко распахнулись двери, Аснерд их всегда отворяет пинком, в зал вошло грохочущее, шумное, пахнуло сухой пылью, железом и свежей кожей. Аснерд еще издали распахнул руки:

– Что-то ты все у окна, аки красна девица!.. Может быть, все же на коня? Да поскачем?

– Куда? – спросил Придон тоскливо.

Аснерд обнял его, пощупал плечи, серые глаза пытливо всмотрелись в исхудавшее лицо.

– Гм… в самом деле, куда? От себя не ускачешь… Да хотя бы вокруг города! Черных башен нет, почему не пронестись, обгоняя ветер?

Придон ответил так же вяло:

– Вокруг города – это все равно на месте. Так не лучше ли вообще не подниматься в седло?

– Становишься куявом, – обвинил Аснерд. – Или как?

– Не знаю, – признался Придон. – Но что-то тревожно мне в этом большом городе. Душат меня эти каменные стены. Думаю, что ты был прав, когда настаивал, чтобы мы ушли из этой страны… Ведь уже доказали ей, что мы лучше!.. А как ты? И что-то я Вяземайта давно не видел…

Аснерд покачал головой, на всегда каменном лице на этот раз проступило осуждение и сочувствие разом. Он посмотрел Придону прямо в глаза.

– Даже не знаю, – произнес он, – хорошо ли, когда на троне тцар-герой…

Придон спросил встревожено:

– Что случилось?

– Ты, поглощенный своими страстями, даже не замечаешь, что творится. Вяземайт уже давно за сотни верст отсюда, в горах. Сразу же после совета и отправился. Не знаю как, но он умеет, когда захочется, шагнуть сразу за десятки верст. Только мне шепнул на прощанье, что у него есть одна хитрая мысль насчет горного народца… Ну, который в подземельях, на поверхность только в дождливые безлунные ночи, им даже свет звезд выжигает глаза, а кожа так прямо пузырится. Вяземайт откопал, что в давние времена куявы, когда пришли в эти земли, с подземным народцем торговали, даже заискивали, а потом, когда укрепились, стали сами добывать руду и ковать все необходимое, так намного дешевле, а куявы ради медной монетки удавятся. Вот Вяземайт и хочет сыграть на старой обиде…