Юрий Никитин - Придон

В лагерь иногда возвращались покрытые пылью и кровью воины, хватали взамен расколотых топоров или копий целые и снова устремлялись в это пыльное облако.

– Что слышно от Придона?

– Сейчас ударит слева, – ответил Крок. – Его передовые отряды уже подошли. Вот-вот ударит Аснерд, он закрывает дорогу к отступлению. Нам нужно продержаться…

Щецин выкрикнул зло:

– Что значит «продержаться»? Мы должны их разгромить! Если понадобится, то и сами!

Он подхватил с земли чей-то топор, рукоять в засохшей крови, конь ощутил страстное желание всадника и ринулся в сторону побоища. Крок вскрикнул с осуждением и одновременно с восторгом, не всякий может бахвалиться таким отцом, пришпорил коня и помчался следом.

Облако надвигалось, все громче стучали топоры, звенело железо, кричали воины. Здесь, в пыли, вместо солнца по небу плыл размытый тусклый диск, намного ярче блистали мечи, топоры, а череп трещал от крика, грохота, лязга и страшных хрипов. Со всех сторон выныривали покрытые пылью лица, похожие на звериные морды, споря с блеском топоров, блестят зубы и белки глаз.

– Артания! – заорал Щецин яростно и врубился в те ряды, где тела тускло блистали металлом.

Придон несся на горячем коне в первом отряде. Он и ворвался сразу же в куявское войско, едва завидел стройные ряды людей, закованных в железо с головы до ног.

Куявы не успели ни развернуться, ни даже опомниться, как он уже рубил, опрокидывал, повергал. Топор в его руке рассекал любые доспехи, как будто те из сочных листьев. За ним врубилась его сотня, гордая тем, что напала на целое войско – когда еще подойдут остальные! – можно будет рассказывать дома, а все будут ахать: сто против пяти тысяч!

Придон рубил во все стороны, перед ним расступались в страхе, как перед богом войны. Даже потеряв неуязвимость, он оставался героем, чья мощь равна сотне рядовых воинов, на него набрасывались со всех сторон, но он разбрасывал уже не воинов, а разрубленные тела, за ним двигались его отборные богатыри, их может остановить только собственная усталость, а не жалкие куявы, ослабить богатырские замахи может только свинцовая тяжесть в руках, жар в черепе и рвущееся из груди сердце.

Рядом взмахивали топорами, стараясь опередить, Ральсвик и Меклен. Их отряды остались далеко позади, оба старались закрыть Придона собой, принять удары на себя, но Придон проламывал оборону куявов первым, а они вынужденно шли следом, расширяя щель.

Везде, где прошел Придон, лежали горы трупов, и везде, где дрались его богатыри, поле оставалось покрыто мертвыми телами. Битва разъединила их, сошлись уже к вечеру. Дрались без устали, пока солнце не зашло, а на смену не поднялась луна. Поле уже помертвело, везде горы трупов, по раскисшей от горячей крови земле скользят копыта, красные ручьи бегут в низины, а там сливаются в реки.

Но и тогда они дрались на измученных конях. Дыхание их вырывалось жаркое, с хрипами.

Где-то к полуночи Вишневич ощутил, что уступает артанам. А их войска все текли в ночи, словно черное половодье, сменяли усталых бойцов. Куявы же, которым не было смены, медленно отступали. Наконец небо настолько потемнело от пыли, что бойцы перестали даже различать кончик своего топора или меча, и битва постепенно затихла.

Он отпустил усталых телохранителей, вернулся в шатер и велел позвать сыновей. Их у него было трое, но младший остался дома, слишком мал, а двое дрались наравне с рядовыми воинами.

– Сирома, – сказал он, – и ты, Клест… сегодня же ночью уйдете из лагеря.

Сирома кивнул молча, он всегда все выполнял беспрекословно, а Клест спросил настороженно:

– Куда? Зачем?

– В нашу крепость, – ответил Вишневич тяжелым голосом. – Уйдете так, чтобы никто не узнал. Я не хочу всяких слухов… Да-да, я забочусь о всем войске, но кровь моих детей мне дороже. В крепости тоже не оставайтесь, вы видели артанскую мощь.

– Отец, – спросил Клест шепотом, – что ты задумал?

– Возьмете брата, всю семью, – продолжал Вишневич, – и сразу же спешите в Куябу. Ее артанам не взять, а здесь они захватят все. Постарайтесь ничего с собой не брать. У артан быстрые кони, а если у вас окажется что-то ценное, эти дикари издали чуют добычу…

Клест неверящими глазами смотрел на отца, всегда железного, невозмутимого, а сейчас раздавленного, с поникшими плечами.

– Хорошо, отец, – сказал Сирома, а Клест спросил угнетенно: – Почему ничего не говоришь о себе?

– Я остаюсь, дети мои, – объяснил Вишневич. – Что делать, это моя земля, мои люди, мое войско. Я должен разделить с ними его судьбу. Вы отомстите за меня, знаю.

– Отец!

– Вы не должны горевать, – сказал он твердо, – когда услышите, что ваш отец пал в бою…

– Отец! – повторил Клест. Глаза его влажно заблестели, он бросился к отцу, обнял, прижал к груди. – Отец, как ты можешь…

– Могу, – ответил он с нажимом. – Как будто, не сложи я голову завтра, остался бы бессмертным!.. Нет, просто испустил бы дух на роскошном ложе. Какая разница?

Клест почти выкрикнул:

– Есть разница!

– Ты говоришь как женщина, – упрекнул Вишневич мягко. – Да, в этом я понимаю артан. Почему у нас в Куявии полагают, что в постели умереть – хорошо? Не понимаю! Мужчины стремятся жить красиво… и умирать тоже должны красиво. Вы можете гордиться отцом.

Они обняли его по очереди, заплакали и ушли. Он тоже чувствовал, что по щекам бегут струйки кипящей смолы, которую обрушивают на головы врага жители осажденных крепостей.

Вишневич после ухода сыновей долго сидел в угрюмом молчании в шатре. Стражам сказал, что будет думать над планом завтрашней битвы, пусть никто не беспокоит зря. На самом деле просто отдыхал, откинувшись на спинку кресла и закрыв глаза.

Какой план, все и так ясно, с утра артане ударят с еще большей яростью. Только бы войско устояло, не обаранилось бесполезным бегством. Правда, можно оставить руководство на кого-то из военачальников, есть несколько очень толковых, а самому с сотней верных людей постараться выбраться еще до начала битвы. Пусть войско гибнет, в Куявии народа много, всегда можно набрать еще, были бы деньги, а деньги есть. И в Куябе, и в разбросанных по стране владениях. Вот сейчас позвать бы личную охрану, велеть седлать коней…

И все-таки что-то мешает, не позволяет. То ли слишком далеко и долго жил вне дворца и общекуявских ценностей, пересмотрел взгляды, стал ощущать себя не пупом земли, для спасения которого все средства хороши, то ли набрался артанскости… Ведь каждый из этих дикарей прежде всего чувствует себя частицей Артании, а уж потом – отдельным человеком! Ну не поворачивается язык кликнуть стражу, велеть седлать коней. Раньше бы сделал, но вот сейчас, когда стал умнее и мудрее… казалось бы, стал намного ценнее для себя, общества и всей Куявии, ан нет, как раз теперь он и останется, бесславно и бесполезно сложит голову под артанскими топорами.