Юрий Никитин - Куявия

Он вздохнул, посмотрел на соратников. Сейчас обороняет не какие-то крепости, столицы, даже не Долину. Обороняет даже больше, чем целую страну. За его спиной дело жизни – питомник драконов. Другого такого нет на всем белом свете, эго сказал чародей, а он все знает от других чародеев.

– Стражу удвоить, – распорядился он. – Если даже эти безумцы пойдут на приступ, отобьют. Что-то серьезнее – поднимут тревогу. А пока я пошел спать, чего и вам советую.

Апоница сказал с улыбкой:

– Спать – это хорошо… И строже советуешь?

– Я им засну, – пригрозил Иггельд.

Он пошел вниз, а Чудин, Апоница, а также беры и военачальники, что высмеивали за его спиной каждый шаг и каждое слово, остались на стене. Апоница проводил долгим взглядом прямую спину основателя общины, сказал со стыдом:

– А я еще сегодня доказывал ему, что это дурь: держать такую стражу… и вообще охранять ворота!

Один из вельмож, толстый и хмурый, в дорогом панцире, буркнул неприязненно:

– Есть такие пастухи, что рождены для таких дел… Все, что ни брякнут, оказывается верно. Другие умом постигают с трудом, учением долгим и упорным, а этим… прет в руки само!

Второй, тоже в дорогом панцире с позолотой и умело выбитым узором, поправил пурпурный плащ с золотой пряжкой на плече, сказал красивым придворным голосом:

– Увы, дорогой Кадом, вы правы. Нам лучше следовать за ним…

– Пока не отыщется другой вождь, – громыхнул третий, Цвигун, немолодой князь из Прилесья, известный торговлей с Вантитом и древностью рода. – Кто сумеет защищать не только свою крохотную горную Долину, но и всю Куявию!

Апоница косился одним глазом, прислушивался, но в речах знати нет призыва к неповиновению, а пока лишь зависть к человеку безродному и незнатному, что сумел предвидеть так задолго, что скопил в Долине огромные запасы зерна, укрепил стену, по всему верху выставил бочки со смолой, настоял, чтобы поднять туда несметное количество камней, связки стрел, дротиков…

– Это верно, – сказал еще один, высокий молчаливый бер, – защищать Куявию – нужен вождь другого размаха. Но и то, что сделал этот горец, удивительно. Он же один, как я слышал, настаивал на укреплении Долины!.. Если бы не стена такой высоты да не обилие стражи по всему гребню, то артане уже были бы здесь. Взяли бы нас в постелях, как они уже проделывали в других городах.

Цвигун возразил:

– Но как это возможно?

– К городу Свиденец подкрались ночью. Выбрали место, где на городской стене стражи то ли заснули, то ли ушли греться к бабам, быстро забросили веревки с крючьями, забрались, перебили охрану на воротах и распахнули навстречу своей орде…

Кадом зябко передернул плечами.

– Да уж… Тут и стена высока. Крючья не добросишь, и стражей как муравьев на дохлой жабе… Слышали, что он сказал? Удвоить на остаток ночи, а если артане пойдут на приступ, то стража сама отобьется! Он еще и хладнокровен, отправившись спать в такое время.

Цвигун широко зевнул, посмотрел на небо, в сторону артанского лагеря, снова на небо.

– Не думаю, что артане рискнут снова… Последуем же примеру нашего вождя, а он сейчас в самом деле наш вождь, знатен или нет… Нам надо крепить единство, а не грызться за место ближе к знамени. Оставим это до победы.

– Или до тех пор, – громыхнул Кадом, – пока этот пастух не станет вести себя no-пастушьи. Тогда во имя спасения дела…

Разговаривая, они спускались по ступенькам, Апоница хмуро смотрел в их даже сейчас прямые спины. Пока что неповиновением не пахнет, но и напряжение остается. Эти знатные князья и беры не простят Иггельду ни малейшего промаха.

Иггельд был разбужен громкими голосами прямо под окнами. Выглянул, снаружи еще темно, только небо окрасилось рассветом, но в Долине еще ночь, люди с факелами в руках галдят вокруг двух десятков огромных мужчин в звериных шкурах, косматых, с неопрятными бородами. Иггельд с первого же взгляда узнал кетичей, горский народ, что ушел от мира, считая его нечистым, и с тех пор считался потерянным. Он, пролетая на Черныше, несколько раз видел их, не успевших укрыться от его взора. Перед глазами на миг стало темно и холодно, словно дохнуло смертью, не летать ему больше на драконах, усилием воли стряхнул оцепенение смерти, грудь поднялась в судорожном вздохе, он перевел дыхание, быстро оделся и выбежал из дома.

Воздух свеж, плечи передернулись, словно в танце, он спустился по ступенькам, люди расступились. Он спросил громко и отчетливо, чтобы слышали даже в задних рядах:

– Что случилось?

Лохматый вожак пришедших злобно усмехнулся.

– Мы прошли у них над самыми головами. Их можно взять голыми руками… если бы у нас было столько рук!

Иггельд спросил:

– Что вы хотите?

Вожак удивился:

– Как что?.. Без нас вам артан не побить, это уж точно!

Он захохотал, с ним захохотали, словно горы затряслись, его лохматые сородичи. Гоготали громко и с удовольствием. В толпе после минуты оцепенения ликующе заорали. Иггельд ощутил стеснение в груди. Ведь не приходили же, когда здесь было мирно и безопасно! Пришли в самое тяжкое время, когда дорог каждый человек, способный бросить камень или взмахнуть дубиной! Пришли, хотя ничем не обязаны ни ему, ни кому-то из этой Долины…

– Спасибо, – проговорил он. Голос дрогнул. – Спасибо, люди. Я – ваш, полностью ваш.

– Это мы – твои, – заверил вожак. – Мы все видим, все… Кто чего стоит.

Иггельд обнял, отстранился и пошел к воротам. За ним сразу же пошли сзади, он напрягся непроизвольно, но напомнил себе, что даже вожаки мальчишечьих стаек не ходят одни, за ними всегда свита, так же князь Брун всегда ходил с сопровождающими, а теперь вот и он, Иггельд, должен привыкнуть, что рядом будут люди, будут бездумно смотреть в его глаза, ждать мудрых и правильных – где их взять – указаний.

На стене и навесе, что над воротами, все еще полыхала смола в двух бочках, но факелы уже загасили, там наверху светает. Он бодро поднимался по каменным ступенькам, искрятся влагой, ночью здесь холодно, вода уходит из воздуха и обильно смачивает каменные стены.

Над воротами навес втрое шире, чем сама стена, здесь, как на городской площади, народ стоит группками. Апоница поклонился издали, Иггельд отметил с замешательством, что старый учитель не кивнул, как обычно, а поклонился, и это при всем народе. Человек десять из знатных, похоже, так и не ложились, стоят, закутавшись в плащи, озябшие, хмурые, рассматривают артанский стан. Увидев жест Апоницы, обернулись и после небольшого замешательства – Иггельд не поверил глазам – тоже поклонились, впрочем, без подобострастия, а как равные равному, который из их среды ими же избран вождем.

Один из них, кажется, князь Онрад, спросил негромко: