Вера Камша - Ветер и вечность. Том 1. Предвещает погоню [litres]

– Сударыня, – от возмущения Марсель чудом не сунул Рожу в вазу с соленым печеньем, – вы часто получаете письма от сыновей?

– Я чего-то о них не знаю?

– Скорее мне изменяет посольскость. Понимаете, она лучше всего проявляется в обществе людей не самых приятных и не самых умных. Алва считает это благословением великого Бакры, причем снизошло оно незаметно. Это могло произойти, когда мне открылось имя моего козла, но до конца я не уверен.

– Что ж, раз вам изменила посольскость, ведите себя как военный.

– Благодарю. – С графиней Савиньяк Валме, само собой, разговаривал и прежде, но это было не то! – Очень может быть, что нам с Готти предстоит встретить старость средь урготских дождей. Баата на моем месте дал бы понять, что он не жалуется, но наши фамильные ресницы оставляют желать лучшего. Подозреваю, именно поэтому у меня нет сестер – отец просто не мог себе такого позволить.

– Я читала письма принцессы Елены, – графиня вновь взялась за чашечку. – Робер Эпинэ был тронут до глубины души и собирался вернуть их девочке. Очень грустная история.

– Душераздирающая. К счастью, она в прошлом, и я надеюсь, ее высочество в конце концов обретет то или иное счастье. Сейчас же ее чувства все еще обострены, и она обеспокоена душевным состоянием госпожи Скварца, которая гостит в Урготе. Эта дама потеряла горячо любимого супруга и отчаянно нуждается в поддержке жениха, но он, увы, воюет и не склонен к эпистолярному жанру.

– Его младший брат тоже был не склонен, – задумчиво произнесла собеседница. – Тем не менее по возвращении от дриксов он написал мне подробное письмо. Видите ли, Лионель запретил своим «фульгатам» выпускать Арно из дома прежде, чем тот закончит послание.

– Это действенно! – восхитился Марсель. – Но, может быть, вам удастся воззвать к совести графа Лэкдеми? Госпожа Скварца вряд ли будет рада, узнав, что регент Талига запер командующего армией в чулане.

– Пожалуй… – Этой женщине как-то удавалось одновременно пить шадди и блуждать в неких туманах. – Но скрепленные совестью союзы мне не нравятся, для этого я была слишком счастлива в браке.

– Вы правы. – Бедная маменька… и еще более бедный папенька! – Особенно если совесть замешивают на слезах.

Проклятые рыбы смирно лежали на дне, чуть шевеля плавниками, зато морискиллы надрывались вовсю; похоже, в их щебете не было ни малейшей корысти, только лучше бы они заткнулись!

– Не стоит беситься, – Франческа поправила выбившуюся из-под сетки прядь, – это самый верный способ сделать неприятное невыносимым. Сядем.

– Только не здесь! – фыркнул Джильди и торопливо объяснил: – Я тут объяснялся, а Юлия кормила этих тварей. Видела бы ты, как они жрали!

– Я видела, – утешила вдова Муцио, огибая столик с рыбьей миской. – Зимний сад – любимое место Юлии; она считает, что ей идет пребывать средь дерев и журчащих струй. Тебе придется устроить в Фельпе нечто сопоставимое.

– Зачем? Это в Урготе полгода льет, а у нас зимой гулять приятней, чем летом, и сад бабка разбила вполне приличный. Добавим, раз уж в герцоги угодили, ваз со статуями, и хватит.

– Ты ошибаешься. Вам с Юлией для счастливого брака нужен зимний сад и вдосталь музыкантов и поэтов. Если подойти к делу разумно, выйдет не столь уж и дорого.

– Франческа, – хорошо, что в Урготелле хоть с кем-то можно не кривить душой, – ты же понимаешь, что счастлив я никогда не буду. Да, я согласился на эту… Юлию ради отца и Фельпа, и я, само собой, женюсь…

– Рану можно перевязать, – женщина остановилась, будто перед ней натянули веревку, – а можно приложить к ней чеснок, чем ты и занимаешься. Пойми, это глупо.

– Я понимаю… свою рану ты перевязала, и она зажила. Не думай, я желаю тебе счастья с Савиньяком.

– Да, – кивнула сразу и вдова, и невеста. – Я хочу быть счастливой, и я буду счастлива. После письма, которое мне наконец-то написал граф Лэкдеми, я в этом уверена, но речь о тебе и Юлии. Меня подобные женщины удручают, но ни одна молоденькая жена не заслуживает страдающего от вымышленного горя мужа.

– Зачем? – слегка растерялся Джильди. – Зачем ты… Если ты, конечно, не хочешь ссоры! Я знаю, ты была влюблена в Муцио, иначе бы никогда не вышла за моряка, но сейчас мой друг забыт. Тебе неприятно, что я храню верность Поликсене?

– Ты хранишь верность своим грезам. – Теперь она повернулась и, не оглядываясь, пошла вымощенной мраморными плитками дорожкой. Пришлось догонять, отводя от лица что-то перистое, будто укроп разросся.

– Грезам? Ты называешь это грезами?!

– Я вежлива, иначе выбрала бы другое слово. С Поликсеной ты ни разу не говорил, вот и натянул на нее свои фантазии, как портнихи натягивают платье на манекен. А он ожил, будто в кошмарном сне.

Луиджи, пойми наконец, я не забыла Муцио и никогда не забуду, но наша любовь была настоящей. Муцио умер, я живу и буду жить дальше, помнить хорошее и жить; ты же влез в траурный мешок и свою любовь не увидишь, даже если она окажется рядом. Юлия тоже живет в мешке, но он у нее хотя бы ажурный и с бантами.

– О да! – Сказать? Почему бы и нет? Секрет этой дуры знают все, от Фомы до здешнего «укропа»! – Юлия, знаешь ли, любит Алву и требует не ждать от нее ничего, кроме исполнения долга!

– Так почему ты не рад? – В устах мужчины подобное удивление – приглашение к вызову. – Это же невероятная удача! Разумеется, если ты не лжешь, нет, не мне и не своим приятелям, а себе.

– Тут ты права, с влюбленной в Ворона куклой мне будет проще, только это… унизительно и для меня, и для Фельпа. – Это Франческа поймет, Гампана есть Гампана. В политике первые, в торговле – вторые, но чувства не про них! – Юлия глупа, я об этом слышал и раньше, а теперь убедился. Глупа и болтлива, она примется объяснять всем, что вышла за меня по приказу отца, а сама страдает.

– Ты делаешь ровно то же.

– Ты сравниваешь?! Меня и… О моем горе знают только близкие, а что на уме у Юлии, известно даже этим кошачьим рыбам!

– Это как раз не страшно, – Франческа чуть улыбнулась, Муцио обожал эту ее улыбку, а она выходит замуж за талигойского маршала. – Рыбы молчаливы, а вот Дерра-Пьяве – не слишком. Ты ревнуешь к Ворону?

– Да нет же! Пусть любит хоть Валме, хоть Савиньяка, только молча! Почему я должен это знать? Что за дурацкие условия, можно подумать, мне нужно ее сердце!

– Ну так его тебе и не предлагают. Ты предпочел бы, чтобы жена донимала тебя своей любовью и рыдала от твоей холодности?

– Я предпочел бы, чтоб она молчала и чтобы у нее в голове было хоть что-нибудь! Моя жена не должна опозорить ни нас с отцом, ни Фельп.

– Твое счастье, Луиджи, что я за тебя замуж не выйду. – Франческа привстала на цыпочки и отломила темно-красный бутон; оказывается, это перистое умело цвести! – Ни одна женщина, у которой в голове есть хоть что-то, не выйдет за тебя без острой на то необходимости.