Валерий Большаков - Двойная игра [litres]

– Всё чудесатее и чудесатее… – пробормотал Колмогоров, жадно поглощая элегантные решения, блещущие ледком холодной аргументации, свежие и терпкие, как зелёное яблоко.

Оторвавшись от статьи, он толчком покинул кресло и энергично заходил по комнате, не в силах усидеть. Подойдя к окну, Андрей Николаевич выглянул в запущенный сад. Первые листочки ещё не надумали распускаться, и за прочерками тёмных ветвей переливалась блещущая на солнце Клязьма – зрачок то и дело ловил иглистые высверки. Анна копалась на клумбе, рыхля землю под однолетники – открытая форточка впускала неспешное ширканье заступа.

Академик прислушался: ветерок донёс крик петуха. «Комаровские голосят!» – зажмурился он, чуя, как нарастает внутри мучительное, почти мальчишеское нетерпение. Сквознячок потянул сильнее, вздувая занавеску – жалобно зазвякали кольца с «крокодильчиками», цепко удерживавшими тюль, а сухо шелестящие бумаги затрепетали, взмывая со стола.

Смеясь, Колмогоров схватил кружившийся лист и со вкусом зачитал вслух:

– «Алгоритм построен вокруг таблицы фраз (словаря), которая заменяет строки символов сжимаемого сообщения в коды фиксированной длины. Алгоритм начинает работу с почти пустым словарём, который содержит только одну закодированную строку – это так называемая NULL-строка…» Чистейшей логики чистейший образец!

С утра задул промозглый ветер и нагнал целую стаю туч. Будто отара глупых косматых овец, они шарахались по небу, сбиваясь в густую хмарь. Дряблое белесоватое солнце цедило мерклый свет, пропадая за серыми, беременными дождём облаками, – и город сникал, словно вылиняв в пасмурной тени.

Порывы ветра доносили свежий запах небесной влаги, и вот уже крыши за рекой потемнели, исколотые иголочками мороси.

«Осадков на душе не ожидается…» – пришла на ум давняя фразочка.

Я набрал полную грудь сырого воздуха, выдохнул, да и побрёл домой. Непогода настолько отвечала моему внутреннему минору, что я успокоился. На меня нашло то ленивое уныние, которое обычно одолевает человека, достигшего цели. Добился своего, ага… И сил нет для восторга, и духу не хватает покорять новые высоты.

Вот только натура человечья не даёт нам длить душевное ненастье – живое начало, юное и непокорное, прорывается даже в печали, встряхивает нас, носом тычет в прекрасное и радостное. «Беспогодица не навсегда, лишь на время! Скоро развиднеется!»

Да будет так…

Ровно в три я засел около приёмника, следя за неровным биеньем эквалайзера. По времени – самое то. До половины третьего пропадаю в школе или на секции, позже – в Центре НТТМ. А в три часа дня образуется окошко для моих одиноких посиделок.

Я поморщился – слово «одиноких» тут же запустило ассоциации, потянуло воспоминание об Инне… Ну с этим я уже свыкся. Чуть ли не всё вокруг напоминало мне о девушке, которая была моей – и ушла. Смотрю на маму или Настю – думаю об Инке. Подхожу к холодильнику – и вспоминаю, как она тут сидела, как смотрела на меня, как тянулась губами… Нет, губами – это потом, в иные дни. Иные… Инна…

…Магнитола «Бонни» зашипела на меня, ловя помехи, и я с лёгкостью переключился, как радиоприёмник, на другую волну.

С магнитолой нам повезло – один морячок привёз из загранки. «Обмишулился», – как он сам сказал. Спутал Bonny с Sony.

«Бонни» собирают в Гонконге, на задворках Коулун-Сити, ловко и без особых угрызений копируя японскую аппаратуру. С «Нэшнл Панасоник» или с «Шарпом» не сравнить, так они и стоят, как подержанный «жигуль». А «Бонни» нам досталась почти даром – мореман отдал её за две бутылки хорошего коньяка…

Крутнувшись на вращающемся стуле, я бездумно шлёпнул пальцами по деревянной панели микро-ЭВМ. Недели две не подходил к ней. Обычно перед «Коминтерном‐1» другой юзер трётся – папа любит в «Тетрис» погеймить.

Совершив полный оборот, я заботливо переложил на коврик самодельную мышь. Непривычной полусферической формы, будто опрокинутая чашка, с увесистым шаровым приводом, мыша мне очень не нравилась, но до матричных сенсоров с лазерной подсветкой ещё ох как далеко.

Папе же не с чем сравнивать, и он всякий раз довольно крякал, елозя мышью, хотя мой графический интерфейс отличала крайняя примитивность – памяти не хватало.

А клава какая! Помню, неделю с ней возился. Тяжёлая вышла, как кирпич, зато неубиваемая…

– Внимание! – внезапно прорезался ясный голос, копирующий Левитана. – Передаём точные координаты для полярников советской антарктической экспедиции! Один-четыре-три-пять-восемь, восемь-три-семь-пять-три, два-четыре-один-три-три…

Я прилежно строчил, записывая цифры группами по пять – это в обычае у радистов. Пять цифр – оптимальное множество, которое запоминается на слух.

Исписав полстраницы, занялся расшифровкой. Метод Вернама – кодирование с помощью случайных чисел. Если не напортачишь с шифром, фиг разгадаешь.

Так… Вычитаем, отбрасывая минус… Теперь… Где моя сжимающая таблица? Так… 5 – это С, 80 – это П, 4 – это Е… [15] Как правило, самые употребляемые семь букв русского алфавита (их запоминают по фразе А И ТЕСНО) занимают первую строку сжимающей таблицы и получают обозначения от 1 до 7. Остальные буквы и знаки обозначаются двухзначными числами. Ага, выходит что-то осмысленное!

«Спецгруппой ВГУ в Первомайске арестован агент американской разведки, искавший «Миху». Сейчас через него выдаётся деза о вас. По заданию резидента ЦРУ проведена вербовка «Михи», которого играл наш сотрудник. Он уже получил первое задание: провести сверханализ на тему «Что произойдёт в США в период с апреля по осень 1975 года». Ждём от вас хотя бы краткого списка будущих событий». И подпись: «Ю.В.»

– Ишь ты… – буркнул я.

Приятно, что мне чуток открывают карты. Доверяют, стало быть. Расту! Видать, какую-то операцию готовят против америкосов. Хм. События им… Ла-адно…

Звякая тяжёлой ложкой, я натянул туфли.

– Так. Миш, а ты куда? – донёсся голос Насти.

– Да в гараж сбегаю! – пропыхтел я, разгибаясь.

– А-а…

Накинув куртку, выскочил за дверь. По вечерам, когда темнело, я прятался не особо, а вот днём следил за тем, чтобы не светиться, – петлял на проверочных маршрутах, шёл к гаражной двери не напрямую через двор, а заходил «с тыла», с улицы Революции, продираясь сквозь заросли одичавшей сирени. С этого ракурса меня не увидеть из окон дома, где живёт дядя Вова, а от бдительных пенсионеров, забивающих «козла» в беседке, прикроет трансформаторная будка. Незачем высматривать логово попаданца!

Вынырнув из сиреневой чащи, я скользнул бочком за угол гаражей, чуть не обтирая спиной ворота со ржавыми потёками, и шмыгнул в дядин бокс.