Антон Бильжо - Капсула бессмертия [litres]

Когда торговку сдуло, дама рассмотрела обтрепавшиеся углы покупки и грубо крикнула девочке, копавшейся в песке все это время:

– Я тебе что говорила? На солнце не сиди.

Затем схватила ее за руку и понуро косолапо убралась.

– Туристы. – Рядом с Германом возникла официантка из кафе над пляжем. Полузакрыв глаза, в легком простеньком платье она лениво крутила пои. Ей было лет 25. – Лучше на пляже ничего не покупать.

Третьяковский кивнул.

– Я так и понял.

Он засмотрелся на красивые движения: шарики вращались вокруг ее тела как бы сами по себе, опутывая его ажурными орбитами.

– Вы откуда? – спросила она, прервавшись.

– Из Москвы.

– А я из Алма-Аты.

Девушка представилась Марией, у нее был неправильный прикус: зубы, как поплывший забор. Но это ее не портило.

– Хотите, можете у нас пообедать.

Герман покорно встал с шезлонга.

– Наверно.

Забрал вещи, поднялся по ступенькам, три раза споткнувшись.

В глубине сидела молчаливая компания. Несколько молодых людей одинакового долихоморфного типа телосложения кропотливо склонились над столом. Единственной женщиной среди них была казашка лет 50, пятнистая от какой-то кожной болезни. Она кивнула, здороваясь. «Хозяйка» – догадался Герман.

Мария принесла меню – на простой, грязноватой заламинированной картонке без брендинга.

– А что они делают? – спросил Герман.

Мария снова улыбнулась. Как она ни пыталась делать это реже, улыбка выскакивала из-за угла, нападала врасплох и освещала все вокруг карманным фонариком.

– Ловцы снов плетут. Сейчас покажу.

Отошла и вернулась с небольшим обручем, на который были намотаны нитки.

– Вот, отгоняет кошмары. И злых духов.

Герман взял поделку, повертел, рассматривая примитивный мелкий труд. Мария обессиленно присела за его столик. Подперла голову рукой, уставившись в океан, другую брякнула перед собой. В ее полуприкрытых веками глазах показывали сладкий сон: пляж, океан, она была девочкой, выросшей на берегу, она крутила пои. Погладить эти светлые выгоревшие волоски предплечья. Ветер играл ими, как золотистой травой на необитаемом острове, где у самого берега есть рыбки, за которыми они могли бы наблюдать вечно. Пригласить на танцы сегодня вечером. Нет, Герман. Нет.

– Вы надолго? – спросила она.

– Не очень.

– Один?

– Ну, да.

– А почему?

Третьяковский развел руками.

– Так уж получилось.

– Приходите сегодня вечером чиллум курить. У нас такая традиция после заката… Выбрали?

«Наверняка эта казашка, старая ведьма, просит Марию флиртовать с одинокими мужчинами, – подумал Герман. – Чтоб они питались в ее ресторане».

По совету Марии он заказал самое дорогое блюдо – тибетские момо с бараниной.

«Она же специально подсела, специально так положила руку на стол, – Герман быстро шел вдоль воды, – надо было погладить…»

«Не знаешь, куда здесь можно вечером сходить?»

«Ну можно в такой-то бар».

«Пойдем вместе? А то я один, мне скучно».

«Почему нет».

Они танцевали всю ночь, он платил за нее, а потом в тени лодки на освещенном луной пляже задирал ее платье, как пират, зашедший в этот порт…

«О чем ты думаешь за несколько дней до пилотирования? – раздавался голос Пророка. – Почему не стремишься раскаяться?»

«А что такого, – отвечал Третьяковский, – если она сама захотела. Прикоснуться к Пророку – бесценный опыт…»

«Опять ты шутишь, пытаясь уйти от ответа. Ради нескольких минут удовольствия готов предать Миссию. Знаешь ли ты, что означают восемь лучей мальтийского креста, который является одновременно и звездой, твоим арканом. Они соответствуют восьми рыцарским добродетелям, а это смирение, правда, вера, безгрешие, милосердие, искренность, справедливость и терпение. Будь целомудренным. Ты должен пройти процедуру оздоровления».

«Но возможно, романтическое приключение помогло бы мне снова поверить в себя…» – пытался найти лазейку Герман.

Океан отдыхал перед сном, не мешая наблюдать величественный закат. На пляж Арамболя перед празднично-оранжевой вечностью, как на обрыв скалы, высыпала яркая группа. Они отчитывались пред светилом за успехи в духовном росте, понимаемом как поддержание худобы и практикование чего бы то ни было. Кто-то ходил на ходулях. Кто-то бил в барабаны. Кто-то стоял на голове. Какой-то взрослый мужчина безостановочно крутился вокруг своей оси, погружаясь в транс суфиев. Худющий старикан показывал молодой девушке плавные движения тай-цзы.

Пророк вспомнил, что когда-то занимался пинг-понгом и мог чеканить ребром ракетки.

Потом в волнах прибоя он заметил Алису, которая с хохотом пыталась залезть на доску для серфинга. Дайвер, вышедший из туалета Боинга, куда так и не попал Герман, придерживал ее за задницу.

– Вечер добрый, – навстречу Герману шла гуру Таня в светло-голубом сари, завязанной на груди и закрывающей только нижнюю часть тела.

– Здрасьте, – нехотя отозвался Герман.

– Выглядите живописно. Почему сегодня не пришли?

Еще чего, он должен перед ней отчитываться!

– Был занят.

– Чем?

Третьяковский ухмыльнулся и посмотрел в сторону Алисы. Ну почему он всегда оказывается на обочине жизни? Возможно, что-то хранит его от слишком глубокого участия в ней. Хранит для чего?

– Небось спали на пляже?

Гуру Таня скалилась лошадиными зубами, поправляя свой мундум-нерьятхум.

– Обгорели, я смотрю, даже. Шо ж вы так! Может, вам крем нужен?

– Спасибо.

– Не за что.

Герман направился дальше, а Таня успела крикнуть ему вслед:

– Завтра приходите!

На обратном пути, когда на мир спустились прохлада и тьма, Пророк все-таки зарулил в одно мигающее, несдающееся, пульсирующее битами заведение прямо пляже – потому что увидел среди танцевавших Катрин. Сердце пару раз болезненно сжалось – этого времени хватило, чтобы Третьяковский внутренне узрел, как француз берет билеты на Гоа, как они завтракают в Дабл Датч, курят травку, плетут ловцы снов, качаются в гамаке, почесывая друг друга, а главное – как Катрин, снова молодая и счастливая, вырвавшаяся из оков одеревеневшей плоти, в гирляндах шафрановых цветов, забавляет развратного деда изощренными позами из «Камасутры».

«Надо же, то же темное облегающее платье, те же флюоресцентные браслеты на руках, как в их первую встречу: ее беспроигрышный наряд – сразил один раз, сразит и второй, – накручивал себя Герман. – Хочет, чтобы француз стал ее мужем, не меньше. А где ж он сам? Ага, вот отплясывает: красный как рак, с перевязанной целлофаном рукой – только что сделал татуировку в знак вечной любви, в его-то возрасте, старый козел». Герман осторожно подошел к барной стойке, заказал пива, стараясь не смотреть, пока не успокоится и не примет решение, что будет делать, если это окажется она. Надо просто подойти с чуть высокомерным и насмешливым видом… «Оп-ля. И ты здесь! Это же вроде был наш план. Ну, ладно, я не обижен. Бонжур, мсье. Что сделано, то сделано, как говорится. Все к лучшему, да?»