Робин Хобб - Судьба убийцы [litres]

Я пытался занять время в путешествии на борту Совершенного разными полезными делами. Мы с Янтарь закрывались в каюте, чтобы читать и обсуждать сны Би. Мне эти беседы давались с болью, и еще больше раздражало то, как жадно Шут ловил каждое слово из ее записей. «Перечитай еще раз!» – требовал он. Или того хуже: «Разве это не связано с тем сном, о котором мы читали четыре дня назад? Или пять? Фитц, вернись назад и прочти мне эти два сна подряд».

Он смаковал записи Би о ее видениях, утверждая, будто сны доказывают, что Би – его дочь. А я страдал, понимая, сколь многое в жизни моей девочки прошло мимо меня. Она записывала сны в полном одиночестве и рисовала их чернилами, тайком прихваченными с моего стола. И так тщательно выписывала каждую букву, так корпела над каждой страницей, а я даже не подозревал об этом ее увлечении. Когда она занималась этим? По ночам, когда я спал? Или пока я, спрятавшись от нее и Молли, мрачно записывал собственные мысли в своем кабинете? Этого я уже никогда не узнаю. Каждый сон, каждый странный стишок или подробный рисунок напоминал мне, каким никудышным отцом я был. Да, в моих силах было отомстить за нее. Можно было убить врагов или умереть, пытаясь это сделать, и унести свою вину с собой в могилу. Но я уже не мог исправить того, что так мало внимания и любви уделял своей дочери. Всякий раз, когда Шут бурно восхищался хитроумием ее стихов, словно раскаленный уголек жег мое сердце.

Погода нам благоприятствовала. Корабль шел без происшествий. Гуляя по палубе, я думал, что матросы вокруг меня движутся так слаженно, будто танцуют под звучащую лишь для них музыку. На первом отрезке пути нас несло течение реки, и паруса поднимать почти не приходилось. Темно-зеленые стены леса по обе стороны вздымались выше мачт и, казалось, доставали до самого неба. Порой река делалась глубокой и быстрой, и лес придвигался так близко, что мы чувствовали запах цветов и слышали хриплые крики птиц и юрких зверей, обитавших на каждом его ярусе. Однажды утром я встал поздно и увидел, что мы только что миновали место, где в реку впадал приток, и теперь она широкой гладью раскинулась вокруг нас.

– Что это там? – спросил я Клефа, когда он приостановился возле меня, ненадолго оставив свою работу.

Тот прищурился:

– Не знаю. Слишком мелко для Совершенного или любого другого большого корабля. Тут всего один фарватер, где можно пройти, и нам чертовски повезло, что Совершенный так хорошо его знает. Ближе к дальнему берегу река делается мелкой, а потом переходит в вонючие грязевые топи, которые засосут тебя по пояс, стоит на них ступить. И они тянутся на день или два ходьбы, только потом начинаются деревья. – Он покачал головой и задумчиво проговорил: – В Дождевых чащобах так много земли, где человеку не место. Нам стоит не забывать, что далеко не весь мир создан для нас… Эй, эй! Кто ж так канат складывает, а?!

И он умчался, а я остался стоять и смотреть на водную ширь.

Когда река принесла нас еще ближе к морю, и Сила, и Дар разом стали напоминать мне, что корабль в этом путешествии – не просто мертвый кусок древесины. Весь день я ощущал его присутствие.

– Он что, сам правит? – спросил я наконец Янтарь.

– В какой-то мере. Все его части, соприкасающиеся с водой, сделаны из диводрева – точнее, из драконьего кокона. Жители Дождевых чащоб строят из коконов корабли, потому что любой другой материал вода этой реки быстро разъедает. Вернее, раньше строили. Насколько я знаю, в Джамелии придумали, как обрабатывать обычное дерево, чтобы сделанный из него корабль мог ходить по здешним водам невредимым. Несокрушимые корабли – так их прозвали. По крайней мере, если верить тому, что мне довелось слышать. А живой корабль может немного контролировать румпель. Но лишь немного. Совершенный к тому же способен управлять каждой доской своего корпуса. Он может сжать их плотнее или наоборот. Может предупредить команду, что у него течь. И похоже, диводрево способно восстанавливать форму, если корабль заденет подводные камни или столкнется с другим кораблем.

Я в изумлении покачал головой:

– И впрямь, чудесное создание.

Легкая улыбка на лице Янтарь померкла.

– Создание, но не человеческих рук, не рук плотников-корабелов. Каждый живой корабль должен был стать драконом. Некоторые из них помнят об этом лучше других. Каждый такой корабль по-настоящему живой, Фитц. Он может озадачиваться в одних обстоятельствах, а в других – злиться или теряться. Но он живой. – И словно при этих словах ее посетила какая-то мысль, Янтарь отвернулась от меня и стала смотреть на серые воды, положив руки на планшир.

У нас быстро сложился обычай проводить день за днем на корабле более или менее одинаково. Завтракали мы с Брэшеном или Альтией, но оба капитана сразу редко составляли нам компанию: кто-то из них всегда был на палубе, ходил тут и там, зорко следя за всем. Спарк и Пер целыми днями старались быть заняты делом. Мачты и канаты завораживали, но и пугали их, и оба постоянно бросали друг другу вызов. Ланту досталась нелегкая задача каждый день заставлять их заниматься письмом и учебой. Спарк умела читать и писать, но плохо знала географию и историю Шести Герцогств. Хорошо, что ей нравилось часами слушать Ланта, ведь Пер не вынес бы занятий письмом, зная, что Спарк в это время свободно бродит по кораблю. Довольно часто уроки шли на палубе, пока мы с Янтарь втайне строили планы убийств.

В полдень за столом все держались свободнее, а у меня часто и вовсе не было аппетита после проведенного в безделье утра. Меня тревожило, что боевые навыки, которые я с таким трудом восстанавливал в Оленьем замке, снова покрываются ржавчиной. Но как начать тренироваться с боевым топором или мечом, чтобы у команды не возникло вопросов? Вторую половину дня мы с Янтарь часто проводили над записями Би. Вечером ужинали с Брэшеном и Альтией. К тому времени корабль, как правило, уже стоял на якоре или пришвартованный к деревьям, в зависимости от того, какой была река в этом месте.

После вечерней трапезы мне обычно ничего не оставалось, кроме как перебирать свои орудия тайного убийцы, потому что Янтарь каждый вечер проводила за разговорами с Совершенным. Закутавшись в шаль, она направлялась на носовую палубу, устраивалась на носу, скрестив ноги, и говорила с ним. Иногда Совершенный брал ее на руки, и тогда мне становилось тревожно. Янтарь сидела у него в ладонях, опираясь руками на большие пальцы, и они беседовали еще долго после заката. По его просьбе она одолжила у Клефа небольшую свирель и играла кораблю. Басовитые хриплые звуки, казалось, рассказывали об одиночестве и утрате. Раз или два я пытался присоединиться к ним – мне было страшно любопытно, о чем они могут говорить столько ночей кряду. Но мне мягко дали понять, что я там лишний.