Эд Макдональд - Знак ворона [litres]

Я не хотел так. Бессонница, как одеяло на мозгах, ну и бессильная злость – и оно вырвалось само.

– Это «Черным крыльям» со мной повезло, – холодно ответила она.

Черт. Такое у нее пустое, безжизненное лицо. Будто присыпанное пылью. А в последние недели вроде оживилась, даже блеск в глазах появился. Жаль.

– Я – не твоя. Ты – командир «Черных крыльев», но не сами «Крылья». Однажды ты уйдешь, а я останусь с ними.

– Я никуда не собираюсь, – буркнул я.

– Так говорил и мой первый муж, – сказала Валия и впервые посмотрела мне прямо в глаза. – Так говорил и второй. И оба оказались лжецами.

– Рихальт, да проклянут нас духи, этот город катится к чертям, – в сердцах выговорила злая и трезвая Ненн.

Быть злой в последнее время у нее получалось чаще, чем трезвой, и оттого Ненн злилась еще пуще. Неделя бомбардировок и бунтов – и нервы на пределе у всех. Капитан Бетч ехал рядом с любимой и, похоже, не обращал внимания на ее взбрыки. Крепкий человек. Стойкий.

Человек Давандейн намекнул Ненн, что через пару дней маршал собиралась прижать верхушку Ордена. Я захотел сообщить Тьерро, и не только потому, что он мой давний приятель. Если Давандейн и вправду решится, город утонет в сваре. Люди уже на краю. Арестовывать глав Ордена сейчас – все равно что бросать угли в пороховой погреб. До сих пор Свидетелей было трудно отыскать, но сегодня они созвали людей к Шпилю – и это последняя искра. Город бурлил, будто котел на огне, готовился в момент вскипеть – и горе тому, кто попадет под расплескавшееся варево.

Улицы в Помойке запрудила неторопливая толпа в желтых капюшонах и шарфах. Пришла ночь, люди ожидали новой песни – но все же пришли послушать своих вождей. Те собирались впервые объявиться на публике. Мы с Ненн ехали верхом, и люди перед нами шарахались.

– Давандейн не послушает меня, – заметил я. – Ты должна ее образумить.

– Мать ее, да она никого не слушает, – буркнула Ненн и харкнула комком жвачки в типа, упорно не желавшего освобождать дорогу.

Тип обернулся, желая испепелить Ненн взглядом, посмотрел ей в глаза и поспешно отошел.

Риока и Клада стояли высоко и близко друг к другу, их диски почти соприкасались. Не было Эалы. Мир залили пурпурные, синие, багрово-черные цвета, превратив его в огромный фингал. Свирепо сияли, медленно пульсировали трещины в небе.

– Эта толпа – образцовая мишень, – обронила Ненн.

Попытки Давандейн эвакуировать людей из Помойки заставили тех закопаться глубже и вцепиться в это место зубами, а Тьерро наотрез отказался останавливать строительство хотя бы на день. Упрямство Ордена заставило маршала форсировать события. Пусть упрямая и высокомерная, но Давандейн чувствовала себя ответственной за горожан.

– Если небесный огонь приземлится на площадь, мы будем неделю выметать отсюда мясо, – закончила мысль Ненн.

И не одну неделю – конечно, если останутся те, кто сможет взять в руки метлу.

Площадь перед Шпилем уже запрудили простолюдины, торговцы, солдаты, дети. Пришла даже знать со свитами. Колышущее море желтых шляп, капюшонов, шарфов. Желтое повсюду. На широкой лестнице, ведущей к главным дверям Шпиля – четверо одетых в золото. Наши кони расталкивали людей до тех пор, пока мы не смогли хорошенько рассмотреть эту золотую четверку. Конечно, это и есть Свидетели. Стоят, взявшись за руки, глядят друг на дружку. Спиной ко мне – лысый, покрытый шрамами спиннер, справа – женщина с до боли прекрасным лицом. Казалось, она излучала жизнь и тепло и выглядела странно знакомой, будто ты видел ее во сне и тут же позабыл. Ее маленькая ладошка спряталась в широкой ладони огромной старухи, не только весом, но и высотой под стать – будто обычного человека увеличили вдвое. Сгорбленная спина, узловатые костистые руки в пигментных пятнах. Ожившее напоминание о том, что юность быстротечна. Одна – истинная мечта каждого мужчины, мягкие завитки золотых волос, намек на восхитительные округлости под одеждой. Вторая – кошмар из детских сказок.

А четвертым был губернатор Тьерро.

Я, в общем-то, почти не удивился.

Он же истово верил в Светлую леди, и она, по его словам, управляла всем строительством через него. При любви Тьерро к власти вполне логично, что он этой власти добился. Но он не сказал мне, что стал Высоким свидетелем – и потому у меня аж задергались пальцы на рукояти меча.

Запястья Свидетелей были окручены медным проводом, уходящим в Великий шпиль. Толпа нервничала, все чего-то ждали и боялись. Я чувствовал напряжение, горячий металлический запах фоса. Свидетели были накачаны им под завязку.

– Не бойтесь! – объявил Тьерро, и его усиленный магией голос раскатился над толпой, над крышами, над всем городом. – Леди света видит чистоту ваших сердец. Она видит то, что превыше всего вы желаете справедливости. Она охранит вас во тьме в то время, когда поставленные защищать вас ничего не смогли.

Мы с Ненн переглянулись. Опасные речи. Очень близкие к раскольнической пропаганде. Возбуждение публичного недовольства против правящей элиты. Я глянул на знать. Та кивала. О духи, да там еще и старшие офицеры. Вот одряхлевший мелкорослый полковник Коска стоит рядом с графиней. У проповедников нового бога хороший улов. Стадо лейтенантов, парочка майоров, изрядно лордов и леди стоят плечом к плечу с только что прибывшими фермерами, слугами из кофеен, кровельщиками и школьными учителями. Мой отец поперхнулся бы портвейном при виде такого панибратства.

Но, похоже, люди истосковались по чему-то хоть на йоту лучше нынешних властей. Люди замерли в ожидании. Они каждый день слышали призывы чиновников Цитадели оставить Помойку, но вера переборола страх. Наверное, очень утешает и успокаивает верить с такой силой, что готов рискнуть жизнью. Я никогда и ни во что так не верил – кроме, разве что, в Эзабет. Смешно, правда?

Больше ни Тьерро, ни другие Свидетели ничего не сказали. Они сосредоточились на том, что собирались сделать.

С неба раздалась песнь, далекая и прекрасная, зародившаяся где-то над Мороком. По толпе прокатилась волна ужаса, заплакали дети. Люди знали, что последует за песнью. Они взялись за руки, прижали к себе детей. Но люди верили Свидетелям и слушали их.

– Не бойтесь! – провозгласил Тьерро.

Похоже, он и сам побаивается. Но его слова разгоняли страх, в отличие от кровавых букв на Цитадели, сложившихся в слова «ВСЕМ В УКРЫТИЕ».

Песня стала громче, кожа спиннеров засветилась, фос валил из нее, будто сигарный дым. Медные витки заискрили, замелькали бело-золотые разряды. Свет усилился. Я хотел увидеть все своими глазами, но спиннеры разгорелись так, что невозможно было глядеть, невыносимо яркое белое сияние залило площадь, а затем фос потек сквозь провода в Шпиль, жаркое бело-золотое пламя побежало с этажа на этаж, из окон ударили снопы света.