Александра Лисина - Мертвая долина. Том первый [publisher: ИДДК]

Тогда я снова тронула струны, ненавязчиво привлекая к себе внимание. На этот раз – более удачно: люди, немного успокоившись, опять потянулись к помосту. Их глаза повернулись в мою сторону. Уши настороженно дрогнули. Однако большого восторга на лицах пока не виднелось – мое появление заинтересовало их гораздо меньше, чем блеснувший недюжинными талантами Дей. Мальчишки вообще потянулись гуськом за новым кумиром – раскрасневшиеся, возбужденные и с ярко горящими глазами. Девушки и даже дамы постарше все еще украдкой косились в сторону Мейра. Мужики вполголоса обсуждали ловкий бросок Дея. Кто-то нахально рассматривал волосатую грудь Шиги. Даже Бриту перепало от славы более старших коллег. И только староста внимательно следил за моими руками, с растущим удивлением прислушиваясь к наигрываемой мелодии.

И это правильно: в моем родном мире живут совсем иные ритмы. И совсем другие песни, о которых они никогда не знали и не слышали. Однако пока я просто играла. И намеренно дожидалась, когда в мою сторону повернутся все без исключения головы – сегодня почему-то очень хотелось, чтобы меня услышали. Но еще больше хотелось, чтобы хоть что-нибудь ответили. Так что запела я лишь тогда, когда ощутила себя на перекрестье взглядов и почувствовала, что буквально держу их на кончике струны.

Это старая песня. Ей, наверное, лет десять, если не больше. И она не моя, честно признаюсь. Не помню, правда, кто ее пел и кто автор стихов – это было слишком давно. Просто переложила на другой лад, чтобы слова хорошо звучали на всеобщем, а музыку оставила без изменений. Целый месяц на это потратила. Измучилась, пока готовилась. Но теперь, кажется, время пришло – вот она, достойная аудитория. Хотя вряд ли эти люди поймут, зачем и для кого я ее пою.

Признаюсь, я намеренно не стала менять мелодию – слишком уж она мне нравилась. Поэтому постаралась сохранить ее такой, какой помнила по прежней жизни – болезненной, тонкой, едва не рвущейся от избытка чувств. Настоящим криком души, который именно сегодня почему-то стал для меня таким важным.

Наверное, зря я вчера дала волю воспоминаниям?

И, быть может, напрасно позволила себе надеяться?

Когда отзвучал последний аккорд, вокруг помоста стало так тихо, что можно было слышать, как жужжат в кустах обеспокоенные мухи. Люди стояли не двигаясь и неотрывно смотрели на мои губы, неслышно допевающие то, что не было сказано вслух. Я чувствовала, что сегодня впервые за много дней снова пела по-настоящему. И искренне радовалась тому, что в тот далекий день рядом со мной в Эйирэ на Королевском острове были только скароны. Только кровные братья, знающие меня лучше, чем кто бы то ни было. Со своим молчаливым пониманием и потрясающим тактом, не позволившим им произнести ни одного лишнего слова на эту трудную тему.

Печально вздохнув, я медленно открыла глаза, уже начиная сожалеть о том, что сделала. Но песнь прозвучала. Душа ненадолго раскрылась и тут же снова захлопнулась, словно испугавшись этой мимолетной доверчивости. Я справлюсь. Я знаю, что справлюсь. Убивать в себе надежду мне не впервой. Просто сейчас не время для горечи и скорби. И не время для ненужных мечтаний. Пора просыпаться, встряхиваться и идти дальше, несмотря на тяжелый камень на сердце, поселившуюся под ним тупую боль и острое чувство нехватки в те самые мгновения, когда рука непроизвольно тянется к груди, чтобы ощутить тепло несуществующего амулета, от которого я когда-то так легко отказалась.

Отложив лютню, я так же медленно поднялась с накренившегося ящика и, не поднимая глаз, покинула помост. Все в том же непонятном молчании и неестественной, гнетущей тишине. Мне даже показалось, что вокруг стало еще тише, чем мгновение назад, когда я только-только закончила, но это, наверное, просто мираж. У меня и так уже в ушах звенело. И так в груди поселился неприятный холодок. А еще вдруг остро захотелось вскинуть голову и крикнуть что-то яростное, безумное, громкое… так, чтобы небеса услышали и хотя бы раз дали внятный ответ…

Но они угрюмо молчали. И люди вокруг меня молчали тоже. Лишь поспешно расступались в стороны и провожали странными, горящими, непривычно растерянными взглядами.

Правда, истинная причина этой растерянности крылась совсем не в том, о чем мне тогда подумалось, а я, погруженная в свои мысли, далеко не сразу это поняла. И лишь когда перед самым моим носом, словно из пустоты, возникла длинная черная ряса, щедро расшитая золотыми нитями, все стало наконец на свои места.

Признаться, жреца Айда я видела впервые, поскольку за целый месяц странствий по Невирону мы старательно избегали приближаться к храмам. Однако с появлением господина Ридоласа ситуация изменилась: согласитесь, в нашем положении добраться до крупной деревни и не выступить было бы верхом идиотизма. Да и «легенду» свою нужно оправдывать. Поэтому пришлось пойти на определенный риск, внутренне готовясь к тому, что маски Фантомов снова подвергнутся пристальному изучению.

Замерев на месте, я осторожно подняла глаза и оглядела незнакомца: сухощавый, неопределенного возраста, обритый налысо и довольно смуглый. На высоком лбу красуется татуировка – знак Айда в виде все того же круга с вертикальной полосой посередине. Лицо худое, бесстрастное. Глаза темные, почти черные. А взгляд острый и колючий, как шипы терновника, о которые можно легко пораниться.