Дмитрий Байкалов - Звездная пирамида

Но ни один житель Зяби никогда не покидал своей планеты. К чему? Очень нужны фермеру межпланетные путешествия! И звездолеты! Вот хороший трактор с набором навесных приспособлений – очень нужен. Все остальное – пыль, глупый мираж. Обитатели Зяби привыкли гордиться своим здравомыслием. Ни фермеры, ни рабочие на немногочисленных фабриках, обслуживающих сельское хозяйство, с детства не расположены к пустым фантазиям. Разве что дети, да и то далеко не все, мечтают о чем-то несусветном вроде далеких звезд и метеоритных атак, но кто их слушает?..

Как многие, Ипат Шкворень и без слов мальчишки знал, что недавно на Зябь прилетел очередной чужак. Знал он и то, что архистарейшины ведут с гостем какие-то переговоры. Знал – и не слишком интересовался этим. Все равно ничего не изменится. Жизнь ясна, проста и пряма, как борозда в поле, такой ей и быть вовеки.

Оказалось – нет.

Вербовщик. Ипату понадобилось время, чтобы вспомнить смысл этого слова, пришедшего из бесконечного далека. Но вот он – космический вербовщик. Он здесь, на Зяби. Он сделал архистарейшинам предложение, на которое те, поспорив и покряхтев, согласились. А согласились они ни много ни мало как отчислять ежегодно двадцатую часть доходов в пользу какой-то планеты Рагабар. Что еще за планета? Где она? Ипат не знал, но был уверен, что еще недавно об этом Рагабаре слыхом не слыхивал никто, включая архистарейшин. Чем, интересно знать, пришелец опоил их?

Пять процентов от всего дохода Зяби! Возьми да отдай их ни за что ни про что какому-то Рагабару! Уму непостижимо. Дурак скажет, что пять процентов – это немного, но на то он и дурак. Стало быть, вместо сегодняшних терпимых налогов фермерам придется платить нестерпимые, так надо понимать?

А что взамен?

Звездолет. Бесплатно. И плюс к тому право присоединить к Зяби пять планет на тех же условиях. Плати пять процентов дохода планеты и взимай пять раз по пять. Плохо ли?

Тут надо крепко подумать. Где искать согласных платить и куда пойдут те денежки? Если не фермерам, то на что они нужны? И без них жили и не тужили. Хотя… кто тебя спрашивает, Ипат Шкворень? Ты уже подмахнул бумагу. Лети теперь в пугающий до дрожи космос и выполняй, что от тебя требуют.

И не ты один согласился…

Цезарь Спица, сопливый шкет, пребывал здесь же, делил с Ипатом камеру на три койки, но если Ипат большей частью лежал, устремив взгляд в потолок и натужно ворочая в голове тяжелые мысли, то шкет не мог ни лежать, ни сидеть – так и метался, потирая руки и изнывая от нетерпения.

Ждал, дурень, когда ему дадут звездолет.

Тьфу!

А вот не спрашивайте, когда меня впервые осенило, что не на той планете я родился. Не скажу. Никаких секретов – просто не знаю. Давно это было. Сколько себя помню, столько и сидит во мне эта мысль. Устроишься этак, бывало, на чужом сеновале, а то и просто заночуешь в стогу посреди поля, лежишь себе, значит, жуешь что бог послал, а если он никакой шамовки не послал, то со скукой в животе лежишь и смотришь в небо. А там – звезды. Иные ровно светят, а иные помаргивают, будто намекают: они не просто так звезды, а обитаемые миры. Вот и мне бы туда. Чего я на Зяби не видел?

Были бы тут хотя бы железные дороги – я бы при депо устроился. Техника – она красивая и лязгает. Чего мне еще? Но последнюю железную дорогу у нас разобрали, если попы не врут, лет этак с тысячу назад, когда на Зяби победило учение Девятого пророка. Всякий зябианин знает, когда, где и зачем он добровольно лег на рельсы перед поездом. По мне, лучше бы он лег на что-нибудь другое, потому что езда по железной дороге с тех самых пор была объявлена грехом. Ну, ясное дело, новых железных дорог у нас больше не строили, старые разобрали, а тот рельс, где лежал пророк, распилили на мелкие части. В каждом храме теперь по куску. Раз в год примерным прихожанам позволяют потрогать этот кусок, подержать в руке священный костыль от того рельса и поцеловать святую шпалу.

И меня в разных исправительных заведениях заставляли целовать, только я не целовал, а чмокал мимо. По-моему, сколько ни целуй дерево, лучше не станет ни ему, ни тебе. Вот если бы пророк умер, подавившись котлетой, я бы первым встал в очередь на целование. Боюсь только, что следующему целовальщику уже не досталось бы котлеты.

Зато обряд посечения кнутами паровоза – веселая штука! Правда, паровоз там ненастоящий – грубый макет. Настоящих-то нигде не осталось, хоть обойди всю Зябь.

Конечно, я всегда помалкивал о том, что мне жаль железных дорог.

Ну ладно, ладно, не всегда… Лет примерно с четырех, когда мне за эту жалость, высказанную вслух, надрали уши и оставили без обеда.

А теперь – что мне эти паровозы? Звездолет в миллион раз круче.

Между прочим, Девятый пророк учил радоваться успехам ближнего своего, а я гляжу – Ипат что-то не очень рад за меня. А за себя и того меньше. Вот чудила! А еще близ столицы живет. Хотя фермер – он везде фермер, навозная душа.

И ладно. Без него разберусь.

Не так-то просто мне было не запрыгать от восторга, когда судьи предложили мне это дело вместо битья и каторги. Но уж я постарался изобразить огорчение. Поверили мне судьи, нет ли – не знаю. Главное, что не забрали свое предложение назад.

Не прошло и часа, как в нашу камеру привели третьего. Этот был лет двадцати пяти, чернявый, узколицый, по одежде и манерам – городской житель, да еще не из всякого города. Пожалуй, столичная штучка. Вот только костюм его был изрядно помят, а под левым глазом красовался сизый фингал. Войдя, этот тип метнул быстрый взгляд на валяющегося на койке Ипата, чуть больше времени уделил разглядыванию моей персоны и без всяких слов принялся охорашиваться, как привередливый кот, вернувшийся домой с весенней спевки. Стряхнул с себя пыль, а потом давай вертеться – и тут попытается разгладить складочку, и там, и через левое плечо на себя посмотрит, и через правое, и по-всякому. Зеркала ему не хватало. Никогда не видел, чтобы человек мог так зверски выворачивать шею – как сова, ей-ей. А пальцы у него были тонкие, нервные, раза в полтора длиннее, чем у нормального человека, и запястья не толще, чем у меня. Примерно такие же руки я видел только однажды – у одного музыканта. Правда, у музыканта пальцы были все-таки короче. А главное, музыкант вряд ли вывернулся бы из наручников, а этот тип – запросто. Раза в четыре быстрее, чем я, сразу видно.

– Эй, дядя! – позвал я его. – А поздороваться?

Тут он вновь обратил на меня внимание. Интересный у него был взгляд – быстрый, колючий и такой проницательный, что мне стало малость не по себе. Если бы рядом не было Ипата, я бы не рискнул указать новичку на нарушение тюремных обычаев. Ипат хоть и деревенщина, но сразу видно: добрая душа при здоровых кулаках и в обиду меня не даст.