Мюриель Барбери - Странная страна [litres]

Слепые безумцы! Какой выбор вы нам оставляете? История пишется не желанием, а оружием отчаяния.

Отец Франциск почувствовал, как по спине пробежал ледяной ветерок, а потом чье-то тайное присутствие проникло в его разум.

Дай мне слова , сказал голос Клары.

Какие слова? – спросил он.

Слова-без-слов , ответила Клара.

КНИГА МОЛИТВ

Он увидел себя на пригорке, где пал один из славных деревенских бойцов. Это был простой парень от земли, трудолюбивый, упрямее камня, горлопан, грубоватый, как и его нежность, гуляка в застолье, но церемонный в дружбе, любивший свою жену любовью, которая возносилась к звездам подобно свече. Как крестьянин он был беден, как человек богат тем единственным сокровищем, которое не позволяет собой владеть, и в момент своей смерти на поле боя в Бургундии преподнес священнику дар – свою исповедь. Это была мечта о деревянном доме, выходящем в лес, где каждый желал любви и мирной жизни на земле, которая принадлежит лишь самой себе, об охоте столь же справедливой, сколь прекрасной, и о временах года столь долгих, что успеваешь вырасти сам. В его мечте было желание и облавы, греза о женщине с запахом вербены и листвы, фантазии простого сердца в кружевах мистики. Звали храбреца Эжен Марсело, и в час смерти он так и не смог найти свои слова. Напрасно внутреннее пламя, поднимающееся от его каменистых полей, кричало ему, что он король, – он не знал, как сказать жене, что всегда стоял под небом с высоко поднятой головой, потому что любил ее. Могущество Марии и Клары позволило отцу Франциску услышать речь этого простого сердца, и, закрыв глаза доблестному воину, он передал послание его вдове.

Сегодня, благодаря половодью слез оплакивания, ему показалось, что он наконец понял немую исповедь Эжена Марсело, ее значение в первом сражении и ее роль в последней битве этой войны. Он увидел пейзаж, проступающий сквозь слезы, на похоронах Евгении, в момент, когда он тщетно искал в себе слова Христа, а чувствовал только величие деревьев и песнопение неба. Нашим страданиям достаточно смерти, а нашей вере – внутреннего жара мира. Он вдруг вспомнил о другой картине, которая поразила его, как молния, в его молодые годы, – немецкое полотно шестнадцатого века, на котором был изображен Христос после снятия с креста, но перед воскрешением, лежащий на простыне во гробе, одинокий, холодный, отданный на откуп разложению, и громко сказал: если вселенная – роман, ожидающий нужных слов, выберем повествование, где путь к спасению не лежит через пытки, где плоть не есть средоточие вины и страданий, где дух и тело суть две перемежающиеся грани одной субстанции и где глупость любить жизнь не искупается суровым наказанием. Так протекает жизнь людей и эльфов, чередуя сцены страстей и спокойствие широких равнин, битвы и молитвы, плач и небо. Я смотрю на слезы Девы Марии и призываю любовь Эжена Марсело, чтобы картина стала полной; я смотрю на пейзаж позади распятия и призываю гармонию субстанции наших слез; благодаря им исчезнет граница между землей и духом, и это слияние называют любовью с тех пор, как человек стал человеком.

Напоследок он посмотрел на Петруса и подумал: слепцам крест, глупцам благодать.

Пока Клара, играя прекрасную лирическую мелодию, которая показалась ему точной транскрипцией его слов, успокоительной и светлой, передавала послание Марии, он почувствовал, что его зашатало. Мир сменил обличье. Он увидел, как его собственная сущность и энергия развернулись перед ним колышущимся веером, который менял форму и хлопал, как корабельный парус. Сила играла в нем, подобно энергии блуждающего огонька, оседлав потоки и скользя по магнетическим линиям над безднами неясных вибраций, – в момент, когда все исчезло, ему привиделась сияющая картина, и он подумал: земля и искусство существуют на одной частоте. Когда буря утихла и он пришел в себя в привычном мире, он сказал себе: вот так Мария воспринимает вселенную, в форме волн и потоков, которые влекут за собой всеобщие изменения; а еще он подумал: такой дар должен был испепелить ее, а у нее только несколько стигматов на лице.

В пейзаже на полотне проступили новые формы. Что сказать об этом чуде, где появлялись розы, ирисы и боярышник, люди, эльфы и дома, выходящие в лес? Картина менялась на глазах, превращаясь в синтез двух миров, где виноградники соседствовали с чайными полями, жилища из дерева и камня стояли среди высоких молчаливых деревьев, города растянулись по берегам рек, по которым плыли баржи без парусов. Все было проникнуто мечтой Эжена Марсело, все было проникнуто гармонией туманов; вскоре на поверхности картины появился сноп искорок, в котором проступило смутное изображение, оно разрасталось, пока не вытеснило людей и эльфов.

Оно распространилось на все полотно.

– Это ты сделала? – спросил Сандро у Марии.

Она кивнула.

– Но образ и смысл дала мне музыка Клары, – сказала она.

Солон положил на пол храма небольшой шар, покрытый мехом, напоминавший размытое изображение на картине.

– Предок, – прошептал Петрус.

Пушистый шар начал вращаться, и от него отделилась первая сущность – выдра, потом последовали заяц, вепрь, медведь и так далее и так далее, пока, вращаясь вместе в бесконечно расширившемся пространстве храма, не появилось множество видов. Последняя появившаяся сущность, дикая белка, положила конец танцу и осталась стоять, трепеща, вместе со своими собратьями, создав идеальный образ общности животного мира.

– Мы превратимся вот в это? – спросил Хесус, глядя на воскресшего предка.

Картина снова изменилась, предок исчез, и появились два силуэта, веселого крестьянина и невысокого рыжего толстячка – Эжена Марсело и Петруса из Сумеречного Бора. Потом пейзаж начал растворяться, контуры живых существ и предметов заволокло новой водой, которая образовала на полотне крошечные водовороты, а с чернильного неба выплескивались невидимые слезы. Они затопили пейзаж, и тот полностью исчез, снова представив сцену оплакивания.

И эта сцена переменилась в свой черед.

Не было ничего чудеснее, чем наблюдать, какие изящные мазки Мария вносит в сцену, потому что ее сознание благодаря силе серого чая превратилось в щетинки кисти, изменяющей повествование жизни. Музыка, которую создавала Клара, откликаясь эхом на слова отца Франциско, закончилась волнующей одой, шепотом прощания – последним взглядом – последней битвой. Гвозди с распятия исчезли первыми, потом стигматы, терновый венец и кровь на лбу Христа, остался только окруженный скорбью близких мертвый человек, а поверх лиц проступил вновь появившийся пейзаж деревьев и заросших боярышником и розами холмов.

Так и в жизни людей и эльфов, где чередуются сцены страсти и широкие равнины, битвы и молитвы, рыдания и небо, подумал отец Франциск. Зачем добавлять страдание к страданию? Есть только одна война, и она несет достаточно тягот для нас, живущих. И еще он подумал: пусть глупец возьмет наконец верх над безумцами.