Филип Пулман - Сборник Тёмные начала

Кто-то, скорчившись, сидел там и терзал зубами огромный кусок сырого мяса. Лира не могла ничего разобрать, кроме перемазанной кровью морды, маленьких, недобро поблескивающих глазок, да горы свалявшегося грязно-желтого меха, откуда шло чудовищное утробное рычание, чавканье да хруст разгрызаемых костей.

Фардер Корам подошел вплотную к воротам и громко позвал:

— Йорек Бьернисон!

Медведь на миг оставил свою трапезу и в упор посмотрел на непрошеных гостей. Невозможно было понять, о чем он думает.

— Йорек Бьернисон, — снова обратился к нему Фардер Корам. — Может, мы могли бы поговорить с тобой?

Лира чувствовала, как бешено колотится ее сердце. На нее вдруг дохнуло холодом, опасностью и страшной силой, за которой стоял разум, но разум не человеческий, более того, ничего человеческого в нем не было и быть не могло, ведь у панцирных медведей нет альмов. Вид этой могучей туши, глодающей оленью ногу, отзывался в сердце девочки восторгом и пронзительной жалостью. Как же он одинок, бедолага!

Медведь бросил мясо на землю, опустился на четвереньки и вперевалочку подошел к воротам. Тут он встал на задние лапы, во весь свой гигантский рост, словно похваляясь перед Лирой и Фардером Корамом своей несокрушимой силой, словно напоминая им, как ничтожны перед этой силой два жалких листа железа, которые их разделяют.

С высоты трехметрового роста он прогудел:

— Ну? Кто вы такие?

Казалось, от его голоса заходила ходуном земля. Задыхаясь от чудовищного зловония, Фардер Корам отвечал:

— Меня зовут Фардер Корам, я цаган из Восточной Англии, а эта девочка — Лира Белаква.

— Чего надо?

— Мы хотим предложить тебе службу, Йорек Бьернисон.

— У меня уже есть служба.

Медведь вновь опустился на четыре лапы. В хриплом рыке, исходившем из его глотки, невозможно было различить ни гнева, ни насмешки, одно только ледяное равнодушие.

— Чем же ты занят?

— Чиню в санном парке сломанную технику. Работаю по железу. Поднимаю тяжести.

— Да разве же это работа для панцербьорна?

— За нее платят.

В доме за спиной медведя приоткрылась задняя дверь, и в щель просунулась рука с глиняным кувшином. Голос трактирщика опасливо спросил:

— Кто здесь?

— Какие-то люди, — рявкнул медведь.

Трактирщик высунул голову и, казалось, хотел еще что-то спросить, но медведь с неожиданным проворством отпрянул в сторону приоткрытой двери, и она тут же захлопнулась. Тогда медведь подцепил когтем ручку кувшина и поднял его к морде, расплескивая содержимое. В нос Лире ударил резкий запах спирта-сырца. Сделав несколько жадных глотков, медведь опустил кувшин и вновь принялся обгладывать оленью ногу. Он, казалось, совсем забыл о Лире и Фардере Кораме, однако через какое-то время вдруг сам заговорил:

— Что за работа?

— Дело у нас военное, — быстро ответил старик. — Мы выступаем на Север, будем искать место, где томятся в плену наши дети. Без боя нам их не отдадут, так что придется подраться, а потом надо будет детей назад привезти.

— Платите сколько?

— Я не знаю твоей цены, Йорек Бьернисон. Если ты хочешь золота, то золото у нас есть.

— Не пойдет.

— Сколько тебе платят в санном парке?

— Они дают мне мясо и спирт.

И снова молчание.

Медведь бросил обглоданную кость и вновь поднял к морде кувшин, жадно глотая крепчайший спирт, словно это водичка.

— Ты прости, что я спрашиваю, Йорек Бьернисон, да и дело это, конечно, не мое, но на что же ты променял привольную жизнь во льдах, охоту на тюленей и моржей, военные подвиги, славу? На прозябание в Тролльзунде? На кабак Эйнарссона?

При этих словах Фардера Корама Лира почувствовала, как по спине у нее пробежал холодок. Спросить такое! Да ведь сейчас огромный зверь разъярится так, что костей не соберешь! Неужели Фардер Корам его совсем не боится? Йорек Бьернисон оторвался от кувшина с огненной водой, подошел к воротам вплотную и пристально посмотрел старому цагану в глаза. Старик не шелохнулся.

— Я знаю, кого вы ищете, — медленно произнес медведь. — Вам резальщики нужны, которые детей режут. Они позавчера уехали из города. С ними были новые ребятишки. Они их на Север повезли. Вам тут о них ничего не скажут, потому как резальщики всем платят. Опять же заработок. Но мне с ними не рука, вот почему я вам и отвечаю. Вежливо отвечаю, заметьте. Я застрял здесь, я глушу этот спирт только потому, что люди из города забрали мой панцирь. Без панциря я могу на тюленей охотиться, но воевать не могу, а ведь я панцирный медведь. Война для меня как воздух, как море. Людишки из Тролльзунда опоили меня спиртом, и я пил, пока не заснул. Они сняли с меня, спящего, панцирь и спрятали его. Если бы я знал, где они его прячут, я бы разметал весь город, только бы вернуть его назад. Если вы хотите взять меня на службу, то вот вам моя цена: верните мне мой панцирь. Тогда я согласен служить вам, и конец службы будет означать либо вашу победу, либо мою смерть. Моя цена — мой панцирь. И тогда мне не нужен будет спирт.

Вернувшись на корабль, Фардер Корам заперся с Джоном Фаа в кают-компании. Туда же пришли и главы шести цаганских кланов. Лира прошмыгнула в свою каюту и раскрыла заветную сумочку с веритометром. Не прошло и пяти минут, как она уже знала, где жители Тролльзунда прячут панцирь Йорека Бьернисона и почему они ни за что не отдадут его добровольно.

Может, пойти в кают-компанию и все рассказать? Нет, лучше подождем. Пусть сами спросят, если захотят. Вдруг они и так догадались?

Девочка легла на койку и задумалась. Перед ее глазами все стоял могучий медведь. И зачем он только глушит себя этим отвратительным спиртом? Как же ему бесконечно одиноко на ледяном грязном пустыре! Нет, все-таки хорошо быть человеком. Всегда рядом твой альм, всегда есть с кем поговорить.

На корабле было непривычно тихо: ни скрипа мачт, ни металлического скрежета, ни рокота двигателей, ни плеска воды за бортом.

Веки Лиры мало-помалу тяжелели, и вскоре она уже крепко спала, а Пантелеймон свернулся калачиком рядом с ней на подушке.

Девочке снился томящийся в плену лорд Азриел. Внезапно, безо всякой видимой причины она открыла глаза и рывком села на койке. Интересно, который час? Каюту заливал странный призрачный свет. Может, луна взошла? А вот и ее меховые обновки. Стоило Лире их увидеть, как ее охватило нетерпеливое желание немедленно надеть все это на себя.

Закутавшись до самого кончика носа, девочка поняла, что долго в каюте ей не просидеть. Надо было идти на палубу. Она быстро прошла по коридору, поднялась по ступенькам наверх и застыла. В небе творилось что-то невообразимое. Сперва Лире показалось, что это облака, что они дышат, волнуются… Но Пантелеймон восторженно прошептал: