Марлон Джеймс - Черный Леопард, Рыжий Волк [litres]

Судну предстояло причалить в Конгоре. Никто из команды внизу не спал. Один матрос, лица которого я не разглядел, говорил что-то про духов рабов, бешеных из-за гибели на судне, потому как они все еще были к нему прикованы цепями и не могли спуститься в загробный мир. Призраки, мастера на злобу и страсть, все дни и ночи проводили, раздумывая о тех, кто им напакостил, и мысли свои оттачивали острее ножей. Так что с нами они ссориться не стали бы. А если б пожелали, чтоб кто-то выслушал, как несправедлива оказалась к ним судьба, так я от мертвых и не такого наслушался.

Я сошел вниз на первую палубу, трап был до того крут, что, когда я донизу добрался, ступеньки позади меня во тьме пропали. В темноте не очень-то было видно, но нюх вел меня туда, где улегся Мосси: благовоние мирры с его кожи пропало для всех, кроме меня. Он скатал обрывки старых парусов в подушку и уложил ее прямо к переборке, чтоб ему реку было слышно. Я лег спать рядом с ним, вот только было мне совсем не до сна. Я повернулся на бок, лицом к нему, и глядел на него до того долго, что даже вздрогнул, когда понял, что и он на меня смотрит – глаза в глаза. Я и шевельнуться не успел, как он дотронулся до моего лица. Казалось, он и не моргал вовсе, и глаза его слишком ярко светились в темноте, почти серебром отливали. И ладонь его моего лица не покидала. Погладив меня по щеке, перешел на лоб, по одной брови прошелся, потом по другой, опять к щеке вернулся, словно слепая женщина лицо распознавала. Потом его большой палец лег мне на губы, потом на подбородок, остальные же пальцы мою шею оглаживали. И, лежа там, я уже позабыл, когда глаза закрыл. Потом почувствовал на губах его губы. Такие поцелуи не приняты среди ку, и их вовсе нет среди гангатомов. И никто в Конгоре или Малакале не способен на такие нежности языком. Его поцелуй вызвал во мне желание следующего. А потом протолкнул свой язык мне в рот, и глаза у меня сами собой распахнулись. Но он опять проделал это, и мой язык проделал то же в ответ. Когда рука его уловила меня, я был уже на взводе. От этого меня опять дрожь пробила, и ладонь моя огладила его чело. Он поморщился, потом расплылся в улыбке. В ночной тьме тело Мосси виделось серебристо-серым. Он сел, стянул рубаху через голову. Я лишь смотрел на него, на его израненную грудь, усеянную багровыми пятнышками. Хотелось дотронуться, но я боялся, что опять станет морщиться. Мосси оседлал меня и уперся в руки – тут я зашипел. Больно. Он проговорил что-то про нас, мол, бедные мы пораненные старички, кому дела нет устраивать… Остального я не слышал, потому как он припал ко мне и всосал мой правый сосок. Я застонал до того громко, что ждал, что кто-нибудь из матросов наверху руганью или шепотом поведает, мол, что-то у этой парочки на подходе. Колени Мосси давили мне на побитые ребра, отчего дышалось мне тяжко. Я погладил его по груди, и он жадно ловил ртом воздух и со стоном отпускал его обратно. Я боялся причинить ему боль, но он убрал мою руку и отвел ее на пол. Дунул мне в пупок и спустился ниже, мне меж ног, где искусно творил невообразимое. Я молил его перестать невнятнейшим шепотом. Он опять забрался на меня. Доски палубы, неумело настланные и прогибавшиеся, скрипели при каждом рывке. Я выпустил все сквозь сжатые зубы и ухватил его за задницу. Забрался сверху. Он отвел мою левую ягодицу, хватанув за свежую рану, и я закричал. Засмеявшись, втянул меня глубже в себя, а губы мои сошлись с его. Обоим не удалось удержаться от вскриков, потом оба решили: обделайся все боги, а мы сдерживаться не будем.

Утром, когда я пробудился, на меня смотрел какой-то мальчишка. Не было у меня никакого удивления: я ожидал и мальчишку, и других вроде него. Мальчишка вздернул брови, любопытствуя, и зацарапал по обручу на шее. Мосси кашлянул, перепугав мальчишку, и тот исчез среди деревяшек.

– Тебе и раньше уже доводилось детишек спасать, – сказал Мосси.

– Не видел, что ты проснулся.

– Ты другой, когда думаешь, что на тебя никто не смотрит. Я всегда считал, что человеком тебя делает то, сколько места ты занимаешь. Я сижу тут, меч мой там, бурдюк с водой – там, рубаха – там, стул – чуть подальше, и ноги я расставляю широко потому, что… ну, мне так нравится. А вот ты… ты становишься меньше. Я все гадал, не из-за твоего ли это глаза.

– Какого из них?

– Дурак, – обиделся Мосси.

Он сидел напротив меня, откинувшись на деревянные доски. Я потирал его волосатые ноги.

– Я говорю вот об этом, – заговорил он. – У моего отца были разные глаза. Оба серыми были, пока враг его еще с детских лет ударом не превратил один в карий.

– Чем же твой отец отплатил своему врагу?

– Нынче он зовет его Султаном, Вашим Преосвященством.

Я рассмеялся.

– Есть дети, что очень многое значат для тебя. Я раздумывал о таком, о детях, но… ладно. К чему думать о полете, если тебе никогда не стать птицей? Нас, на востоке, странные страсти обуревают. Мой отец… мой отец есть мой отец, точно так же, как и тот, что был до него. Не то чтобы я… ведь я не был первым… даже не первым, кто имя его носил… а кроме того, жену мне подобрали из благородного рода еще до моего рождения, ибо таков порядок вещей. Суть не в том, что я сделал, суть в том, что Пророк позволяет мужчинам отыскать себя, а он был до того беден, что он… я… Меня отправили куда подальше с наказом никогда не возвращаться к их берегам – иначе смерть.

– Жена? И ребенок?

– Четверо. Их мой отец забрал и отдал на воспитание моей сестре. Пятого моего лучше держать подальше от их памяти.

«Етить всех богов, – подумал я. – Етить всех богов».

– Потом я сбился с курса. Может, так боги подстроили. Есть дети, о каких ты думаешь.

– А ты нет?

– Ночи не проходит.

– Потому, должно быть, распутные женки и избавляются от нас, стоит нам спустить. Печален разговор о детях.

Мосси улыбнулся.

– Ты знаешь про минги? – спросил я.

– Нет.

– В некоторых речных племенах и даже кое-где в больших городах вроде Конгора убивают новорожденных, какие недостойны жить. Детей, рожденных слабенькими, или без рук без ног, или у кого верхние зубы вырастают прежде нижних, или обладающих необычными способностями или телами. Пять из таких детей со странными телами мы спасли, но они возвращаются ко мне во снах…

– Мы?

– Сейчас это неважно. Эти пятеро возвращаются ко мне в снах и мечтаниях, я пытался повидать их, но они живут в племени, какое враг моему племени.

– Как это?

– Я отдал их врагу моего племени.

– Ничто из того, что ты говоришь, Следопыт, не заканчивается так, как, мне думается, должно бы кончиться.

– После того как мое племя собралось убить меня за спасение детей-минги.

– А-а. Ты и народ этот… Ни единая из ваших рек не течет прямо. К примеру, наши поиски этого мальца. Между нами и мальчишкой нет никакой прямой линии, одни ручейки, ведущие к ручейкам, впадающим в ручейки, и иногда (скажи мне, если я вру) ты настолько теряешься в ручейке, что малец пропадает, а с ним и причина искать его. Пропадает, как тот мальчишка, что исчез на дау.